Агент вождя

Плечов тем временем сбросил надоевшую пижаму и стал натягивать брюки, до того висевшие на спинке кровати, затем накинул длинную рубаху, одну из самых любимых в своём гардеробе — её принесла супруга во время прошлого визита…

— А где Леонтий? — тем временем не сбавлял напора нарком.

— Ещё спит.

— Почему не в палате?

— Зачем? Мы и так никуда не сбежим.

— Получит… Ох и получит — по полной программе…

Скрипнула дверь, и за спиной Цанавы выросла грузная фигура нянечки, которую Лаврентий Фомич ранее не раз встречал в больничной палате.

— А… Викентьевна… Здравия желаю.

— Доброй раницы[40]!

— Будьте добры, разбудите моего охламона!

— Михайловича?

— Так точно.

— Хорошо. Я мигом.

Сестра-хозяйка развернулась, несмотря на свои пышные формы — чётко, резко, как положено — через левое плечо, и скрылась с глаз.

А уже через несколько секунд вместо неё на пороге возник заспанный Савицкий.

— Здравия желаю, товарищ стар…

— Оставить! Быстро помоги хлопцам собрать шмотки.

— Есть!

— Неси всё в мою машину. Позже поговорим — когда вернусь.

— Вы поедете с нами, Лаврентий Фомич? — спросил Ярослав.

— Нет. Вы со мной. Автомобилем.

— Ох, и повезло же нам!

— Должен будешь.

— Согласен.

— Издеваешься?

— Нет. Просто перенимаю вашу оригинальную манеру общения.

— Думаешь, получится?

— Почему бы нет.

— Ну-ну… Дерзай… Посмотрим, что из этого выйдет.

Глава пятая. Неожиданная встреча

Цанава сидел спереди.

Сзади — Плечов, Ольга и Павлик.

Машина, как уже говорилось — семиместная, так что места всем хватало.

Да ещё…

Прах Фролушкина тоже перемещался в Москву, но о содержимом запертой на ключ шкатулки, покоящейся средь личных вещей Ярослава, кроме него самого, не знал никто.

Лычковский, правда, известил наркома о последней воле профессора, но о том, как она будет выполняться — не сказал и слова.

Ехали долго.

Малыш почти всё время спал и своим поведением оказывал убаюкивающее действие на любящих родителей.

И только Павел не смыкал глаз. Он впервые путешествовал по стране и сразу — в автомобиле. Да ещё в таком комфортабельном!

Неподдельное восхищение постоянно меняющимися пейзажами выливалось в частое мычание и блеяние, которое откровенно раздражало пытавшегося дремать Лаврентия Фомича, но вслух своих эмоций нарком ни разу так и не высказал.

Что с дурака возьмёшь?

Ругайся не ругайся!

Ори не ори!

Всё напрасно!

Зачем тогда рвать голосовые связки?

За окнами мелькали сплошные леса, разбавленные гладью синеоких озёр, поля, долины полноводных рек, по берегам которых то тут, то там возникали новые рабочие посёлки… Электрические опоры, рельсы и шпалы бегущей вдоль шоссе железной дороги…

Однако самое большое изумление Павлика вызывали паровозы, часто встречавшиеся на их пути. Одни мчались в одном направлении с ними — на Москву, другие — в обратном, на Минск. Пыхтели, дымили, иногда издавали странные гудки, приводившие юродивого в восторг. Тогда он начинал хлопать в ладоши и радостно визжать.

И только когда совсем стемнело — затих.

* * *

Лаврентий Фомич предлагал поселить супругов в ведомственной гостинице. Но Яра наотрез отказался и назвал адрес, по которому их следовало доставить.

Цанава не спорил.

Тем более что местонахождение этой квартиры было ему хорошо известно — предусмотрительное начальство и само рассматривало её в качестве запасного варианта.

— Но помни… Завтра ровно в десять я заеду за тобой!

— Ладно.

— Только выйди во двор. Чтобы мне не пришлось гонять зря по этажам. И смотри, не проспи, философ!

В профессорских апартаментах вовсю хозяйничала Ладогина. Переставила мебель, занавесила окна лёгкой прозрачной сетчатой тканью с узорным рисунком, как она говорила — тюлью.

Полиглоту Плечову конечно же было известно, что слово тюль — мужского рода, однако поправлять Наталью Ефимовну, которая совершенно не обрадовалась поздним нежданным гостям и даже не поинтересовалась самочувствием своего гражданского мужа, («вернувшегося», как мы знаем, домой в шкатулке), он не собирался.

Попросил постелить им в самой маленькой комнате, по одному сводил всех членов своего дружного семейства в душ — и рядом с Павликом завалился спать на пол у кровати, уже занятой самыми близкими существами на земле — женой и сыном.

* * *

Поутру хозяйка, казалось, сменила гнев на милость и приготовила для постояльцев лёгкий завтрак. Чай. Бутерброды. То есть хлебушек с маслом, на который она удосужилась положить по тонко нарезанному кусочку колбаски с необычным и пока ещё не очень привычным названием — «Докторская».

(Рецепт этого продукта несколько лет тому назад разработали в НИИ мясной промышленности под руководством самого Анастаса Ивановича Микояна — в прошлом наркома пищевой промышленности, а теперь и вовсе заместителя председателя Совнаркома.)

Сама к продуктам даже не прикоснулась. Демонстративно убралась в соседнюю комнату, где начала нарочито громко шуршать шваброй.

Причину такого холодного отношения к себе и своим близким Плечов поначалу никак не мог объяснить. Может, во время прошлого приезда между Фролушкиным и его благоверной пробежала чёрная кошка? Почему тогда профессор не сказал ни слова об этом?