Агентство Пинкертона [Сборник]

— Я все придумала, мистер Крейн. В крайнем случае вы перепрыгнете через перила, спуститесь по решетке и под балконом ухватитесь руками за карниз. Там вы можете висеть совершенно спокойно, потому что мистер Гульд близорук.

Крейн, перегнувшись через перила, рассматривал узкий карниз и трехэтажную пустоту, в которой тихо покачивались темные острия деревьев.

— Я слыхала, что для агента Пинкертона висеть на карнизе не составляет труда, — сказала хозяйка дома.

— Разумеется, сударыня, это сущие пустяки, — ответил Крейн, выпрямляясь.

Но хозяйки дома рядом с ним уже не было. Крейн вытер платком виски и занял место как раз против щели в раме экрана, украшенного золотыми и синими драконами.

Перси Гульд младший был невысок ростом, сухощав и для своих тридцати четырех лет весьма старообразен. Слегка лысеющий череп и бритое лицо, каких встречается много в деловых кварталах Нью-Йорка, Бостона и Чикаго, лицо с большими брезгливыми складками по углам рта. Близорукие глаза смотрели рассеянно, в левом глазу торчал монокль.

Перси Гульд младший был внуком американского са-зпожника и сыном американского архимиллионера, тем не менее он, как и все в этом доме, утратил природную американскую вульгарность. Невозможно было себе предста-звить, чтобы мистер Гульд положил ноги на стол или расстегнул в обществе жилет, или закурил вонючую сигару.

Перси Гульд с рассеянным видом поцеловал руку жены и довольно ловко сел в крошечное кресло неописуемой формы, придвинутое к крошечному столику. На столике стоял серебряный чайный прибор и фарфоровые чашки, из которых пить чай было почти невозможно, потому что их делали по специальному рисунку модного французского художника.

— В последнее время я вас вижу все реже и реже, — сказала миссис Гульд.

— Да, да, дорогая. Я занят, я очень занят. Да… Скоро все это кончится. Еще несколько дней… неделя — и я увезу вас в Бнариц. В Биариц, Эллен, — чудесно, правда?

— Перси, я знаю, вы рассердитесь, но больше я не могу… Вокруг вас неблагополучно. А я? — Я ничего, ничего, ничего не знаю.

У мистера Гульда слегка искривилось лицо.

— Как это несносно, Эллен! Я занят, измучен, я урываю пятнадцать минут — и здесь все то же…

Мистер Гульд сцепил пальцы и громко хрустнул суставами.

— Посвятить вас в дела? Мой бог! Вас!..

«Сейчас она заплачет, — подумал Крейн, — и он, спасаясь от этого зрелища, выбежит на балкон. В таких случаях мужчины всегда выбегают на балкон!»

Но Эллен не плакала, она молчала, говорил мистер Гульд.

— Хорошо. Я готов. Сочтете ли вы себя удовлетворенной, если я сообщу вам, что мне приходится играть руководящую роль в правлении железной дороги Чикаго — Барлингтон — Квинси, хотя я далеко не крупный пайщик? Примиритесь ли вы с жизнью, дорогая, если я добавлю, что на линии — серьезные беспорядки, что наши акции (если вы знаете, что такое акции) быстро падают, что акционеры в панике, что публика ропщет, а федеральные власти угрожают, что рабочие, поощряемые компанией каких-то индустриальных бездельников (голос Перси Гульда дребезжал и повышался на каждом перечислении), предъявляют неслыханные претензии, что по всей вероятности нам придется с большими потерями уступить нашу линию Северной тихоокеанской компании, или, проще говоря, Реджу? Вернется ли вам утраченное душевное спокойствие, Эллен, если я закончу тем, что ответственность, без сомнения, свалят на меня?

— О, как вы злы, Перси! Замолчите, прошу вас.

Перси Гульд замолчал и раскрошил печенье между пальцами.

— Вы скажете, что я опять ничего не поняла, но все-таки… почему вы должны отдать вашу дорогу этой чужой Северной компании?

— Потому что у нее в пятнадцать раз больше основного капитала; потому что она скупает наши акции; в особенности потому, что Северная тихоокеанская — это в сущности Редж, и Редж хочет этого.

— Но разве достаточно, если мистер Редж хочет?

— Дорогая, этого достаточно почти для всех и почти что всегда. На последних выборах Редж сказал: «Я отношусь хорошо ко всякому правительству, потому что любое правительство должно исполнять мою волю».

— Но Перси, как это возможно, чтобы наше правительство непременно во всем соглашалось с мистером Реджем?

Перси Гульд вдруг посмотрел на жену; он как будто очнулся.

— Оставим это, Эллен. Прошу вас, еще только несколько дней… Впрочем, я хотел бы, чтобы вы поняли: я не богат, — богат мой отец. Богат мой отец, который вполне здоров и в высшей степени жизнерадостен и который имеет обыкновение время от времени уничтожать свое завещание. Что вы скажете на это, Эллен?

— О, Перси, не знаю, право. Моя дорогая покойная мать говорила, что не в деньгах счастье и… что с милым — рай в шалаше.

Мистер Гульд поднял брови.