Агния Барто

Ну Наденька, ну скромница!
Мы не могли опомниться.

Здесь тоже живой, непосредственный рассказ ведется от лица персонажа, настолько изумленного поведением своей подружки, что он и слов не находит для выражения негодования — оно ушло в «подтекст», в паузы, в восклицания, в ничего не говорящие междометия («Ну... Ну...» — словно у него отнялся язык!),— но они-то и оказываются очень красноречивыми, ибо отчетливо передают охватившие рассказчика чувства, такие сильные и непосредственные, что они не могли сразу найти связные слова для своего выражения.

Речь автора зачастую носит характер напряженного диалога, во время которого сталкиваются различные судьбы, характеры, устремления, и все это способствует повышению динамичности стиха, его живости, активности, действенности.

В стихи, идущие от лица автора, врываются голоса героев, словно бы перебивающих его или друг друга, вносящих в повествование непосредственные чувства, свой темперамент, свои переживания, и автор всегда готов предоставить им слово — как в произведении драматического жанра:

Мамы нету дома!
Петя так и знал!
Не придется Пете
Ехать на финал.

Это «так и знал!» непосредственно и выразительно, с присущей ему интонацией передает переживания мальчугана, огорченного перспективой остаться дома и лишиться того удовольствия, о котором он, вероятно, давно мечтал.

А когда мы слышим:

Кто не знает Любочку?
Любу знают все...—

то и здесь передается живая интонация собеседника, обращающегося ко всем тем, кто лично знает Любочку — девочку с нашего двора, соседку. Автор так близко и непосредственно, в оживленной разговорной речи, знакомит нас с ней, что мы не можем сомневаться в ее реальном существовании, не можем не видеть ее «во всей ее красе», и сами чувствуем себя близкими знакомыми этой девочки, а может быть, и другой, но очень похожей на нее.

Далее стихотворение «Любочка» развивается в форме диалога, особенно резко подчеркивающего разницу выведенных автором характеров:

Говорит она старушке:
— Это детские места.
— Ну, садись,— вздыхает та.

Так различные характеры персонажей раскрываются в стремительном диалоге, в коротких, но предельно четких и выразительных репликах, и эта сцена не требует никаких дополнительных описаний, настолько она внутренне законченна при всей своей лаконичности.

Автор все время вовлекает читателя в свой разговор, обращаясь к нему с вопросами, восклицаниями, утверждениями, не давая ему почувствовать себя всего только слушателем или зрителем происходящих событий.

Если поэт восклицает:

Когда человеку
Двенадцатый год,
Пора ему знать,
Что такое поход!..—

такое восклицание предполагает наличие активной и сочувствующей аудитории, которая не может не разделить авторского пафоса, авторских эмоций, ибо переживания человека, которому «двенадцатый год», ей близки и понятны.

Поэтесса постоянно и чутко прислушивается к голосам и самому «выговору» своих персонажей, к особенностям их речи, в которой характер человека выражается с наибольшей полнотой и определенностью. Если она взяла за руку и вывела перед нами свою отныне — и вот уже в течение многих лет! — всем известную болтунью Лиду, то и самый стих с его синтаксической структурой и фонетической настроенностью принимает и имитирует те свойства, которые превращают разговорную речь в бессмысленную болтовню:

Что болтунья Лида, мол,
Это Вовка выдумал.
А болтать-то мне когда?
Мне болтать-то некогда!

Эта болтовня, от которой у любого слушателя может закружиться голова, с самых первых строк вторгается в стихотворение, что и выражается не только в бессмысленности и бессвязности сменяющих друг друга фраз «болтуньи», в их стремительном нагромождении, но и в. назойливом повторении одних и тех же сочетаний слов и фонем (где отчетливей всего слышится «бл» и «дл», отвечающие предельной бессмыслице речи, пародируемой автором).

А вот понадобится поэтессе передать, какая скука и какое томление охватывают мальчишку, когда долгожданный праздник превращается в очередное «мероприятие», которое проводит «незнакомая тетя», и он скажет всего только две строчки, к которым нечего и прибавить:

Мы пели «Волга, Волга»...
Мы пели долго, долго...

Это «долго, долго» произносится так, словно у рассказчика от скуки и зевоты «скулы разворачивает аж» (говоря словами

Маяковского), и, пожалуй, трудно более наглядно передать усыпительное воздействие даже и самых лучших слов и песен, если они оказываются составной частью казенного мероприятия людей, в сущности совершенно равнодушных к детским запросам и интересам.

Или вот — о слишком частой смене пионервожатых: