Агония и возрождение романтизма

В согласии с французско-просветительской традицией, от которой немало зависит и автор «Мастера и Маргариты», Иисуса называют там «величайшим философом» – ср. аналогичное обозначение в устах булгаковского Пилата.

Жорж Санд исповедует здесь веру в социализм – но, естественно, еще не марксистского, а другого, гуманного типа, во вкусе Пьера Леру. В центре ее книги стоит могущественное «Невидимое братство», которое тайно и неустанно радеет о благе человечества. Диалектика Мефистофеля, вынесенная у Булгакова в эпиграф к «Мастеру и Маргарите»: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – у Жорж Санд объявлена скрытым предназначением тех, кого подчиняют своей воле Невидимые братья: они «неизбежно творят добро, хоть и думают, что творят зло»[494].

В собственно идеологическом аспекте Булгакову куда ближе, конечно, был загоскинский «Искуситель», проникнутый охранительной тревогой, да и вообще тексты, созданные людьми преимущественно консервативной ориентации. Одним из них, судя по всему, оказался именно Гейне, который с годами отрекся от своих атеистических и радикально левых взглядов и обратился к религии (что, к слову сказать, вызвало естественное раздражение у его прежнего друга Маркса). В скандальных «Признаниях», написанных им в 1854 году в качестве предисловия к немецкому переизданию его французской книги «О Германии» (De L’ Allemagne), автор сводил счеты одновременно и с атеизмом, и с «грубым коммунизмом» пролетариата, причем делал это с шокирующей резкостью:

Мы видим в победе коммунизма угрозу всей нашей современной цивилизации, достоянию, добытому тяжким трудом многих столетий, плоду благороднейших усилий наших предшественников <…> Мы не можем скрыть от себя, чего нам следует ожидать, как только широкая грубая масса, которую одни называют народом, а другие чернью <…> придет к действительному господству.

Я вымыл бы руку, если бы самодержавный народ почтил меня рукопожатием[495].

Народу Гейне инкриминирует злобу, грязь и невежество. Как и предшествовавшие его сочинения вроде памфлета «Людвига Берне», в левых кругах «Признания» принесли автору одиозную репутацию ренегата и противника пролетариата. Без всякого сомнения, в большевистской России на этот счет у него нашлось бы множество единомышленников – да и само имя Гейне было там на слуху. Уже с 1918 года во «Всемирной литературе» под редакцией Блока начинает выходить новое собрание его сочинений, причем прерванная работа над ним возобновляется в начале и первой половине 1920-х годов.

Здесь нам придется от «Мастера и Маргариты» двинуться вспять – к ранним вещам Булгакова. Демофобии Гейне созвучны у него брезгливое негодование профессора Преображенского, «ненавистника пролетариата» в «Собачьем сердце»: «Я вам не товарищ! Это чудовищно!» – и ярость поручика Мышлаевского в «Белой гвардии», который кроет матом простой народ – «богоносцев достоевских». Действительно, революция и ее последствия заставили немалую часть русской интеллигенции, в том числе умеренных националистов типа Булгакова, распрощаться с традиционным «народомольчеством», как однажды назвал эти сантименты Юрий Гельперин.

Чуть ниже в своих «Признаниях» Гейне, давно обосновавшийся, впрочем, во Франции, опасливо сетует на то, что число коммунистов «невероятно увеличилось в Германии за последние годы, и эта партия, бесспорно, является одной из сильнейших по ту сторону Рейна». Главным, хотя и косвенным, виновником их усиления назван «берлинский профессор Гегель», не предвидевший тех катастрофических последствий, к которым приведет его достаточно невнятное учение. В предисловии к французскому изданию первой части своей книги «О Германии» («К истории религии и философии в Германии») Гейне уточнял, что в перечне самых радикальных гегельянцев, «этих обожествивших себя безбожников», ведущее место занимает «еще гораздо более непримиримый мой друг Маркс»[496]. Ср. в «Признаниях»: