Ай-Петри (нагорный рассказ)

Изольда — так я назвал ее, не знаю, почему — я никогда не знал ни персонажа, ни человека с таким звучащим именем, и я произнесу еще — вот этот ломкий, льдистый строй: изо-льда, и-и-золь-да-т — такая фигура Ледяного Дома, льдинка, Лаже́чников, высокий берег Москвы-реки, туберкулезный рай в писательской усадьбе: заезжие казахи и калмыки, ногайцы и туркмены, как будто тубо-палочка — из их краев, из степи, полупустыни, все кашляют, играя напольно в шашки шахматами, фигуры размером с лилипутов — и кашляют, плюясь под стол бильярдный, стук шаров, повыщербленных от падений на пол; октябрь, глубокий воздух — праздник легких, весь воздух над рекой, над луговиной, над полями реет к лесу — под паутиной бесконечных парусов, по сизой дымке, поднявшейся с горящих кучек листьев, вокруг которых школьники скребут граблями парк; снегурка, что еще? Изменчивости суть, вдруг взятая, не то живой, не то из образа, из времени, из равнодушного течения, — да, таинственная суть желания, Бог близко — как земля к парашютисту, с нераскрытым парашютом.

Один раз она задержалась, на пляже стали появляться люди. Пришла молодая пара с маленькой девочкой, расположились поблизости. Изольда поспешила собраться, отвязала Дервиша. Волкодав вдруг рванулся — и с лаем кинулся на ребенка. Перепуганный отец подхватил девочку на руки, передал жене — и двинулся на волкодава.

— Ты чего? Да я тебе сейчас ноги повыдергиваю. Ты что творишь-то? — это был здоровенный мужик, с татуировкой десантных войск на плече. Было видно, как буря его гнева, сметя страх перед волкодавом, вдруг столкнулась с испугом, вызванным страшной маской…

Изольда еле оттянула готового к прыжку Дервиша.

— Извините, пожалуйста, извините, — повторяла она, изо всех сил дергая поводок. И расплакалась, и пес тяжело повернулся, и пошел за ней.

Да, она остерегалась Дервиша и, видимо, если испытывала к нему какие-либо сантименты, то лишь как заложник. Дома они никогда не находились вместе. Дервиш обитал в кухне, она в комнатах.

Я видел их параллельно. Пес иногда подымался с места от порога, вставал передними лапами на подоконник и, угрюмо глядя в белое небо, отсеченное скальным силуэтом Ай-Петри, — мотал башкой, отворачиваясь от мушиных посадок. Случалось, в это же время, пользуясь ненаблюдаемостью окон ни с одной из ближайших улочек, она ложилась на подоконник и, опершись на локоть, рассеянной задумчивостью погружалась в пейзаж.

Возвращаясь в квартиру днем, девушка часто приносила с собой пучок коровьих хвостов, — ливер и субпродукты можно было добыть в гастрономе у автостанции. Красно-белые точки и тире мяса и хрящей свисали как фарш из мясорубки. Она просовывала сверток в приоткрытую дверь, Дервиш вытягивал куш, и пока был занят, она имела возможность спрятать оставшиеся хвосты в холодильник и осмотреться в кухне по хозяйству.

Чего только в голове у меня не мелькало, сновало, тщетно пытаясь соткать хоть сколько-нибудь прочную ткань реальности, обосновывающую существование того, за чем я наблюдал все эти дни. В общей череде немыслимых догадок о мотивах ситуации, я вспомнил одну историю, услышанную когда-то.

Некий полковник, потомственный военный, суровый мужик, после службы в Афганистане вернувшись к мирной жизни, завел себе азиатскую овчарку. Воспитание сильной собаки требовало жесткого и даже жестокого отношения. Благодаря упорной дрессировке овчарка беспрекословно слушалась своего хозяина. И вот однажды в гости к полковнику приезжает его отец — генерал, мужик не менее суровый. Сын и отец давно не виделись. Они сидят в кухне, разговаривают. Собака сидит здесь же, у плиты, и внимательно следит за людьми. Разговор серьезный, речь идет о семейных делах: полковник собирается оставить жену, родившую ему двух сыновей. В какой-то момент, полковник перечит отцу — и генерал, возмутившись, прикрикивает на него и бьет кулаком по столу. Сын, устыдившись, потупляет взгляд и говорит: «Прости, отец». В следующее мгновение собака впивается в горло своего хозяина.

Я не знаю, отчего мне вспомнился этот случай. Поразившая в детстве история бакинской семьи Берберовых, прогремевшей на всю страну, очевидно, была более насущной. После смерти главы семьи — живший у них дома лев разорвал сына и оскальпировал вдову.

Мой сокрушенный жарой и влюбленностью мозг был ослаблен и не удивительно, что в связи с этой раной (Берберовы жили в соседнем квартале — и я оказался в толпе под окнами их квартиры, слыша непрерывные вопли истекающей кровью женщины, глухие удары и рык льва) я оказался повержен idée fix.

Дошло до того, что история эта мне приснилась во всех подробностях.