Ай-Петри (нагорный рассказ)

Есть две версии. По одной из них снится сидящая в обшарпанном кресле черная карга. Эта старуха — вдова зоолога Льва Берберова. Худая, скрюченная горбом и подагрой, скрученная морщинами страшная старуха. Она словоохотлива, она вспоминает, допустим у нее берут интервью, но я не вижу, кто сидит напротив, с блокнотом на колене. Старуха по-восточному эмоциональна, причитает, катит глаза, но она плохая актриса. Вижу тонкую лодыжку, колено — женское, голое, цветастый призрачный подол легко при нажиме карандаша подается выше. Старуха — моя хозяйка, она следит за мной, возникая внезапно в саду, с жгутом мокрой простыни на плече и какой-то наволочкой. Оказывается, вдова Берберова — хозяйка дома, у которой я снимаю эту веранду, где на мраморном полу сейчас сплю и вижу эту противную старуху, у которой берет интервью журналистка, в которой я тщусь по колену опознать Изольду.

Есть две версии, произносится за кадром. По одной из них Лев Львович Берберов был зоологом. По другой — архитектором. Он даже был когда-то главным архитектором г. Донецка, правда, недолго, всего два года. Но все равно мне не выбрать. Не выбрать, поскольку я не вижу, кому принадлежит это оголенное вожделенное мною колено, на котором лежит блокнот…

Есть две версии, говорит вдова Берберова. По одной из них Лев Львович для своих научных нужд взял из зоопарка в дом двухмесячного львенка. Имя ему стало Кинг. Львенок обнаружил себя любимцем семьи, вырос и выбрал лежанкой середину супружеской кровати. Но ему прощалось все, поскольку Кинг стал кинозвездой. Зарабатывал семье большие деньги, появляясь в эпизодах. В квартире стоял невыносимый запах львиного кала. Белесые пятна от едкой мочи расползались по паркету. Сквозняк гонял клочья шерсти и обивки. За несколько съемочных дней киностудии платили большие деньги. И вот в Ленинграде, на съемках «Дубровского» в Петропавловской крепости, Кинга застрелил милиционер, спасший от льва любопытную парочку влюбленных.

Есть две версии, говорит вдова Берберова. По одной из них Лев Львович умер. Но прежде он воспитал еще одного Кинга. Другого львенка подарили в утешение архитектору киношники. Второй лев не смог полноценно заменить первого. В душевном плане. Однако он продолжал зарабатывать деньги. Свою карьеру лже-Кинг начал с бенефиса — с фильма для юношества «У меня есть лев».

И вот, говорит вдова, Лев Львович умер. И вместе с ним исчезла власть, обуздывавшая лже-Кинга.

Есть две версии, шепчу я, измученный коленом. По одной из них сын Берберовой — школьник вернулся из школы. С порога он перетянул Кинга ранцем по морде. На этот раз лев ответил несколькими ударами по животу и, прикусив туловище посередине, потащил агонизирующего мальчика в спальню. Кровь заливала пол и обои.

Так рассказывала старуха.

Колено исчезло.

На крики мальчика выскочила мать. Объятая ужасом, она вырвала сына из пасти льва. Удар лапы снял с нее скальп. Обливаясь кровью, она ползком затащила бездыханное тело сына в ванную комнату. Лев кроил лапой филенчатую дверь до тех пор, пока его не пристрелил прокравшийся в квартиру милиционер.

Есть две версии, снится мне вдова Берберова. По одной из них пума — в квартире жила еще и пума, которую время от времени покушался съесть лже-Кинг, так вот, пока милиционер с пистолетом наголо крался по квартире, пума могла кинуться со шкафа и перекусить ему шейные позвонки. Но этого не произошло. Так вот, по второй версии слабоумный сосед, живший этажом выше — да, вот такой дистрофичный, в сильных очках и пижаме, перекошенный улыбкой идиот в этот день забавлялся тем, что поджигал куски целлулоидной расчески и бросал их вниз, на гриву льва, отдыхавшего на балконе. Это случилось как раз перед тем, как сын старухи вернулся из школы — и, почуяв непонятный запах паленой шерсти, льву по морде обрушил привычно ранец.

Да, так вот, по второй версии балкон превратился в веранду, а лев в меня, отлично почившего на топчане — и вдруг, дернувшись от куска пылающей пластмассы — кап-кап липким напалмом на ключицу, я вдруг распахнул глаза в предрассветное бледное небо, уже очнувшееся двумя-тремя розовыми облачками, чириканьем воробьев и гулким плакающим уканием горлиц.

XXVI

Я не долго пытался разгадать судьбу девочки, которая, впрочем, оказалась вполне податлива догадкам. Очевидно, собака ей не принадлежала. Самка не может быть хозяйкой прайда. Случай Берберовых это отлично доказывал.

Что у Дервиша существовал некий таинственный хозяин, который оставил девочку присматривать за псом, — с одной той целью, чтобы пес своим присутствием охранял, надзирал за ней.

Все это не слишком волновало. Я безболезненно допускал, что движитель ситуации состоит в ожидании этого загадочного хозяина — не то отца, не то любовника.