АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ

видений освоилась, то стало совершенно ясно, что ни одно из них не

являлось отражением нашей материальной реальности — ни одно из

увиденных мной величественных строений в нашем реальном и

объективном мире не существовал.

Я тогда даже на секунду отвлеклась от видений и подумала: а может быть,

они явились прямо из мира возможных вариантов? Например: у всех

воплощенных в нашем мире дворцов были прототипы, и вот их отвергнутые

варианты никуда не исчезли, а, наоборот, хранятся в информационном поле.

И когда мы погружаемся в измененное состояния сознания, становятся нам

доступны в качестве видений.

Но с такой же вероятностью можно было предположить, что эти дворцы

выплывали не из запасников вариантов, а были просто чьей-то фантазией на

свободную тему. Но если это была фантазия — то чья? Точно что не моя. Я

от архитектуры весьма далека, глубокими знаниями в этой области не

обладаю, над проблемами и судьбами архитектуры особо не задумываюсь.

Так, по мелочам... читаю книги, путешествую, вижу многие шедевры

воочию – но и только. А тут, несмотря на определенную свободу, фантазия

воплощалась, тем не менее, в рамках устоявшихся архитектурных традиций:

дворцы были точно и четко привязаны к конкретным историческим эпохам и

архитектурным стилям.

Поэтому сама бы я никогда и ни за что не смогла бы сложить за доли

секунды бесчисленные и разрозненные детали в законченные, целостные и

идеально-совершенные архитектурные комплексы — наподобие тех, что

проносились передо мной в чидакаше.

И все это сопровождалось совершенно отчетливым, но нелогичным и

нерациональным ощущением, что парадоксальным образом аяуаска

принесла в мой мир нечто несуществующее, и в то же время несомненно

реальное.

Впрочем, разглядеть поближе и поподробнее открывшиеся мне шедевры

мирового зодчества я — к своему громадному сожалению — не могла: один

дворец мгновенно сменялся другим, как если бы они появлялись из быстро

тасуемой колоды изображений — и как бы я ни хотела остановить каждое из

этих прекрасных мгновений и насладиться им – оно мне было неподвластно.

Действие аяуаски между тем продолжалось, и мне стало интересно: а что

еще происходило со мной, пока я наблюдала свои дворцы. Но вроде бы

ничего в моем восприятии внешнего мира не изменилось, и я полностью

отдавала себе отчет в том, что по-прежнему нахожусь в залитой темнотой

малоке; что мой ум, руки и ноги – все это было при мне, и что все

действовало как обычно.

Так что, похоже, аяуаска у меня ничего не забрала, а только расширила

границы моего присутствия в этом мире. Она добавила в него видения

запредельной красоты, вызвала ощущение безграничного восторга: он

рождался от понимания личной сопричастности всему сущему, от

понимания, что непостижимая гармония этих архитектурных шедевров —

это и есть я сама. Понимание этой истины было совершенно естественным

потому, что, кроме меня, ничего и никого другого в мире видений, созданном

аяуаской, просто не существовало.

Формы явившихся в видениях зданий были совершенны сами по себе, но

что их делало совершенно завораживающими – это их цвета: они были

яркие и светящиеся, а главное — живые; они переливались и едва заметно

дрожали. Казалось даже, что именно их вибрации и создавали струящиеся

формы изысканных в свой завершенности дворцов.

Эти цвета были такие... такие... в общем, описать их не берусь; в

материальном мире наши глаза их не воспринимают, и адекватных слов для

таких описаний в нашем вокабуляре вообще нет. Можно только сказать, что

по сравнению с ними все краски нашего мира – это краски угрюмого и

безразличного к человеку полумрака, царящего в забытой богом пещере.

Но если описать их сложно, то отметить, как они воздействовали на мой ум

и тело, вполне возможно. Все, что я видела: и здания, и текущий свет, из

которых они состояли и который их, наверное, изначально создавал — все

это приводило меня в такой восторг, что тело вытягивалось вверх, словно

кто-то мягко, но настойчиво тянул его за макушку, пока позвоночник не

растянулся на максимальную длину, и я замерла в таком положении.

Почему-то казалось, что так разглядеть сверкающие дворцы можно еще

лучше— упустить хоть один миг из подаренных мне видений казалось

потерей трагической и невосполнимой.

Хоть я и была аяуасковым неофитом, но все-таки неполным. Я, например,

знала, что если принимаешь аяуаску, то она вызывает тошноту, а потом и

рвота наступает — однако что ж такое? Ничего подобного со мной не

происходило. Было только ощущение легкости, изумления и протянувшегося

во времени блаженства от открывшейся мне, наконец, неземной красоты.

Пусть даже с таким запозданием, но все-таки в этой жизни.

Эстетическое воздействие видений было сильнейшим, и казалось, это

состояние эйфории не закончится никогда. Как бы объяснить это чувство на

примере... только сразу говорю, что пример этот будет отдаленный и весьма

условный.

Слабый отголосок такого переживания возникает, когда, например,

услышишь музыкальную фразу, и она ложится тебе на сердце. Или когда

находишь элегантное решение математической задачи. Или я как-то нечто

подобное испытала в детстве, глядя на египетские рельефы — и