Айседора: Портрет женщины и актрисы

Видимо, после этого выступления Айседора «упала на сцене и ее отнесли в отель». Она была сильно больна. В «Моей жизни»²¹ она определяет свою болезнь как «молочницу», но Френсис Стиг-мюллер предполагает, что это была обычная менструация. Если он прав, а это подтверждается тем, что Айседора писала «больна» в кавычках, и если вспомнить дневники Кэтлин, написанные в Нордвике, из которых следует, что при родах у Айседоры были разрывы ткани, то неудивительно, что теперь она так болезненно переживала свой цикл, особенно имея в виду напряженный график ее выступлений. Но чем бы ни была вызвана ее болезнь, Стигмюллер совершенно прав, предполагая, что беспокойство по поводу долгов, вынужденная разлука с Тедом и ребенком, а более всего сознание непредсказуемости Крэга рождали ее душевный дискомфорт.

Крэг, поглощенный своей работой, стал тяготиться их отношениями. Айседора чувствовала это, и ее тревога перешла в полный упадок сил. Как бы то ни было, Крэг ненадолго приехал в Амстердам, чтобы навестить ее. 23 января, после возвращения в Берлин, он получил телеграмму от Дузе, по-видимому переадресованную ему Айседорой: «У меня есть новая пьеса, она прекрасна, но я должна обсудить ее с вами. Можете ли вы приехать в Ниццу? Я буду там с «Росмерсом» девятого февраля»²².

Увидев эту телеграмму²³, Айседора поняла, что у этих двоих ничего не получится, если она не выступит в качестве посредника. Ее опасения, как выяснилось, имели под собой основания.

Если верить Айседоре, Крэг приехал в Ниццу, «чтобы обнаружить, что без ведома Элеоноры его оформление было раскроено надвое». Он «впал в страшную ярость, приступы которой у него случались и раньше», и обвинил Дузе в том, что она позволила разрушить его декорацию. По мере того как он продолжал свою гневную тираду, актриса тоже пришла в ярость и заявила, что больше не желает его видеть. «Это был конец ее намерениям соединить свою карьеру с гением Гордона Крэга», — писала Айседора²⁴.

Позже в «Жизни и письмах»²⁵ Крэг заявил, что подобное толкование этого эпизода — полная чепуха. Дузе хотела, чтобы он продолжал оформлять ее спектакли, а он мог понять ее поведение, хотя «конечно, был очень удручен» тем обстоятельством, что никакие другие спектакли не увидели свет. Что же касается описания ужасной ссоры, которая произошла между ними, то это «фантазия, что я очень плохо обращался с Дузе, был раздражен, стучал кулаком по столу — и это я, который в ее присутствии чувствовал себя юношей восемнадцати лет, считал ее божеством, говорил при ней от силы пару слов — и никогда не сказал ни единого плохого даже ее тени».

Однако Эдвард Крэг, описывая жизнь отца, согласился с тем, как описала этот эпизод Айседора:

«Он уехал в Ниццу 7 февраля и на следующий день пришел в театр «Казино», чтобы проверить, как идут дела. К своему ужасу, он обнаружил, что художник-постановщик, убедившись, что просцениум в Ницце гораздо ниже, чем во Флоренции, хладнокровно отрезал два или три фута от всей декорации. Его [Крэга] ярость не знала пределов, и после того, как он объяснил всем в театре, что он о них думает на английском, вставляя некоторые французские и немецкие слова, такие как «кретины», «идиоты», «недоумки», он бросился искать Дузе. Она ничего не смогла понять из того, что он говорил, но ей не понравилась его вспышка ярости и потеря всякого контроля над собой. Между ними все было кончено. Больше они никогда не работали вместе»²⁶

Здесь еще следует добавить, что Крэг редко понимал, как со стороны выглядят его приступы ярости. Он казался себе вполне кротким и считал, что его напрасно оговаривают.

Спустя несколько дней после бурной сцены с Дузе в Ницце он отправился в окрестности Монако²⁷, чтобы обрести спокойствие. Айседора все еще плохо себя чувствовала и полагала, что Крэг находится в Ницце. Поэтому она предприняла поездку из Амстердама на Ривьеру. Видимо, она застала его вернувшимся из Монако, но готовым отбыть в Италию. Вскоре после отъезда Крэга она послала ему письмо²⁸ в отель «Метрополь» во Флоренции, датированное 21 февраля 1907 года.

«Отель де Пранс.

Ницца.

Дорогой…

Надеюсь, что у тебя все в порядке. Четыре добрых человека снесли меня на кресле вниз и пересадили в коляску на колесах. Превозмогая боль, я все же очень рада, что я здесь и могу спокойно смотреть на море. Все же боли доставляют мне много мучений, мне нужно все время лежать.

Я чувствую себя по-дурацки, ведь не стоит раздражаться из-за пролитого молока — такая терпеливая Топси. Последняя попытка, которую изобрели для меня, — это горчичники — а я думала, что они давно устарели!

Люблю тебя, дорогая, дорогая душа. Я чувствую себя очень глупой и нелепой Топси.

Бедняжка.

Я завидую, ведь ты видишь всю красоту Флоренции вновь — «нашего Донателло»…»