Айван, единственный и неповторимый

Боб хватает листок в зубы и тащит ко мне.

Один за другим я просовываю рисунки через дырку в стекле. Они комкаются и рвутся.

Их слишком много. Мой пазл слишком велик.

«Осторожнее, Айван, – говорит Джулия. – Может, однажды их будут покупать за миллионы долларов.

Почем знать? – Она складывает листы в аккуратную стопку. – Мак, наверное, захочет выставить их в сувенирной лавке».

Она по-прежнему не понимает.

Я просовываю еще и еще, один за другим, все до одного.

«О, Айван снова рисовал, да?» – спрашивает Джордж, надевая куртку.

«И много, – отвечает, смеясь, Джулия. – Просто невероятно много».

«Ты же не собираешься нести их все домой? – говорит Джордж. – Без обид, Айван, но это же просто цветные кляксы».

Джулия пролистывает сложенные в стопку листы: «А для Айвана, может быть, вовсе и не кляксы».

«Давай оставим их в кабинете, – предлагает Джордж. – Мак захочет их продать. Хотя лично я совсем не понимаю, как можно платить сорок баксов за рисунок пальцем, который способен намалевать даже двухлетка».

«А вот мне нравятся работы Айвана, – говорит Джулия. – Он оставляет в каждом часть себя».

«Свою шерсть он на них оставляет», – говорит Джордж.

Джулия машет нам: «Доброй ночи, Айван. Доброй ночи, Боб».

Я прижимаюсь носом к стеклу и смотрю, как она уходит. Вся моя работа, все мои планы пошли прахом.

Я смотрю на сопящую во сне Руби и неожиданно понимаю, что она никогда не покинет эти стены. Она останется здесь навсегда, как Стелла.

Но я не могу позволить Руби стать еще одной единственной и неповторимой.

бью в грудь

Посетители часто пытаются изображать меня и бьют кулаками в свои тщедушные груди.

Они лупят по себе там, за стеклом, совершенно бесшумно – не громче, чем новорожденная бабочка трепещет своими влажными крылышками.

Поверьте, удары в грудь разъяренной гориллы – совсем не то, что вам хотелось бы услышать. Даже если вставить в уши затычки.

Даже если вас с вашими затычками будет отделять от гориллы несколько километров.

От настоящих горилльих ударов в грудь все джунгли обращаются в паническое бегство, как если бы сами небеса разверзлись или неожиданно явились люди со своими ружьями.

гнев

Бам

Этот звук – мой звук – эхом отдается вокруг. Джордж и Джулия резко оборачиваются.

Джулия роняет рюкзак, Джордж – ключи. Стопка листов разлетается по полу.

Бам. Бам. Бам

Я бросаюсь на стены. Я хрипло реву и вою. Я бью, бью и бью себя в грудь.

Боб прячется под Не-Салки, накрывая уши лапами.

Я наконец-то чувствую гнев.

Мне есть кого защищать.

кусочки пазла

Проходит немало времени, прежде чем я затихаю. Усаживаюсь. Испытывать гнев – тяжелый труд.

Джулия смотрит на меня широко распахнутыми изумленными глазами.

Я тяжело дышу. Похоже, я немного не в форме.

«Что это, во имя всего святого, было?» – вопрошает Джордж.

«Тут что-то очень-очень не так, – говорит Джулия. – Я никогда не видела, чтобы Айван так себя вел».

«Слава богу, похоже, успокаивается», – говорит Джордж.

Джулия качает головой: «Он все еще не в себе, пап. Посмотри на его глаза».

Мои рисунки разлетелись по всему полу, как огромные опавшие листья.

«Какой бардак, – со вздохом говорит Джордж. – Будто и не убирался».

«Думаешь, с Айваном все в порядке?» – спрашивает Джулия.

«Да, наверное, простой приступ гнева, – говорит Джордж. Он наклоняется, чтобы достать из-под стула красно-коричневый рисунок. – И разве можно его за это винить? Столько лет проторчать в этой крошечной клетке…»

Джулия начинает было отвечать, но вдруг замирает. Она наклоняет голову.

Она пристально смотрит себе под ноги, где в беспорядке разбросаны мои рисунки.

«Папа, – шепотом говорит она. – Иди посмотри».

«Да знаю я, что он новый Рембрандт, – говорит Джордж. – Давай все соберем и пойдем уже, Джулс. Я с ног валюсь».

«Папа, – снова говорит она. – Я серьезно. Посмотри».

Джордж смотрит в направлении ее взгляда: «Я вижу кляксы. Много-много клякс и несколько завитков. Пожалуйста, давай уже пойдем домой?»

«Это буква Д, папа. – Джулия становится на колени и поправляет рисунок, потом второй. – Это Д, а вот, – она берет еще один лист, – это сюда, и, может, еще этот лист. Получается М».

Джордж трет глаза. Я затаиваю дыхание.

Джулия бегает от листа к листу. Она поднимает их, укладывает один рядом с другим. «Это как пазл, пап! Тут что-то спрятано. Это слово, может быть, несколько. И еще какая-то картина. Гигантское изображение».

«Джулс, – говорит Джордж, – это же бред». Но он тоже смотрит на пол, ходит от рисунка к рисунку и чешет в затылке.

«М, – говорит Джулия, – О и Д».

«Мод?»

Джулия кусает губу. «М, О и Д. А вот это очень похоже на… – она вглядывается в лист, – на… э-э…»

«М, О, Д, Э… – Джордж пишет в воздухе пальцем, – О, Д, Э, М…»

«Не Э, нет, – это же глаз! А вот нога. Или, может, дерево. Или хобот. Папа, по-моему, это хобот!»

Джулия подбегает к моему окну. «Айван, – шепчет она, – что ты такое сделал?»

Я гляжу ей в глаза. Я складываю на груди руки.

Да, времени у них на все это уходит гораздо больше, чем я предполагал.

Люди.

По сравнению с ними даже шимпанзе порой могут показаться мудрецами.

наконец-то