Айзек и яйцо

Айзек, терпение которого тоже вот-вот разлетится вдребезги, едва способен держать себя в руках. Он ногой отбрасывает пестрый фарфоровый осколок, будто зондирует окружающую его действительность на наличие миражей. Тарелка разбита и восстановлению не подлежит. Раньше это не показалось бы ему такой уж трагедией, но только не сейчас. Это была тарелка Мэри. Все тарелки в этом доме – ее. Она купила их в небольшой лавочке на Центральной улице – набор дизайнерской посуды от малоизвестного копенгагенского производителя. И что Айзеку теперь делать? Купить новую? Тарелки выбирала Мэри. Он мог бы найти такую же, но не ту же. Купить другие, предварительно разбив прежние? И пиалы тоже? И маленькие тарелочки под хлеб? Господи, неужели даже сервировочное блюдо? Все это – из одного набора, и все – придется выбросить. Ему предстоит начинать с нуля. Как это вообще возможно? Поток ужасающих мыслей обрушивается на него столь внезапно, будто яйцо разбило тарелку о его голову, а не о кафельный пол. Как он сможет выкинуть ее любимые кружки? Как сможет каждое утро готовить одну-единственную чашку кофе на этой самой кухне, где он всегда заваривал две? Сердце Айзека бешено колотится в груди, во рту пересыхает, он стискивает зубы, дыхание снова затрудняется. Они всегда хотели завести собаку. Теперь они этого не сделают. Всегда хотели купить ферму – теперь не смогут. Они всегда использовали именно это слово: «всегда». Теперь единственное «всегда» в жизни Айзека – это тот факт, что Мэри нет и ему придется влачить свое существование без нее. Как он может продолжать цепляться за жизнь, зная, что в ней больше нет и никогда не будет смысла?

Кухня погружается в тишину, словно над ней нависло око бури. Первым молчание нарушает саксофонист, выдувая несколько первых нот хита Берта Бакарака[17]. Айзек развивает музыкальную тему криком.

ааАааАААааАААааАААААААААААААААААААА

Саксофон замолкает. Зато в рядах фарфоровых осколков происходит пополнение. Айзек бросает на яйцо обвиняющий взгляд, но глаза существа устремлены на руку Айзека. Каждая его мышца до предела напряжена. Айзек с ужасом осознает произошедшее. Это он взял с сушилки еще одну тарелку. Он поднял ее над головой. Он, той самой рукой, которая сейчас дрожит напротив его лица, со всей силы швырнул ее на кафель – яйцу такой грохот и не снился. Он бы обвинил удобно устроившегося на его плече чертенка, но кашу заварило желтомордое существо. Айзек смотрит ему в глаза. Яйцо смотрит на него в ответ. Айзек отводит взгляд – и все летит в тартарары.

Айзек снова тянется к тарелкам. Снова кричит. На этот раз существо вопит вместе с ним. Яйцо с ловкостью гиббона перепрыгивает со стола на разделочную поверхность у плиты, присматривает себе деревянную ложку и начинает стучать ею по дну металлической кастрюли. Айзек хватается за тарелку на дальнем конце сушилки и изо всех сил дергает ее вперед. Все остальные тарелки в стойке могучим водопадом срываются на кафельные уступы. Айзек не дожидается, пока фарфоровый поток иссякнет, вместо этого он хватает тарелки с других полок и одну за другой, как фрисби, запускает их в холодильник. Яйцо распахивает шкафчик, из которого Айзек достал печенье, и цепкими, как обезьяньи хвосты, руками срывает деревянную дверцу с петель. Оно швыряет ее на пол и тут же выпускает по ней контрольный шквал из сушеных трав и специй. Знакомься, сливовое варенье: это кафель. Арахисовое масло, поздоровайся со стеной напротив. Горчичный порошок, позволь представить тебе пол. Последний, похоже, не слишком рад знакомству и взметается в воздух желтой пылью, которая моментально разлетается по кухне, заставляя обоих чихать. У левой ступни Айзека красной вспышкой взрывается паприка, справа от него рыжевато-коричневой волной вздымается тмин. Он кидается к кухонному столу и переворачивает его, как обезумевший викинг на языческом пиру. Грохот от его падения теряется за безостановочными криками Айзека и какофонией бьющихся банок, которой дирижирует яйцо.