Айзек и яйцо

Айзек Эдди стоит на мосту. Там, где ему и положено быть. Он оглаживает рукой теплый плоский каменный парапет. Перед ним до самого горизонта расстилается бесконечность. Всеобъемлющая, первозданная, она растекается по холмам пурпурным вереском, напоминая какой-нибудь инопланетный пейзаж. Ветер скользит по поверхности воды, шелестит в кроне приютившегося за мостом дерева. Под деревом, подергивая лапами, спит пушистый бордер-колли. Рядом с Айзеком стоит Эстер Морэй. На руках она держит своего внука. Он ерзает, агукает, тянет куда-то свои маленькие ручки, ни капли не смущаясь обожающих взглядов мужа и сыновей Эстер. Айзек улыбается своей второй семье. Улыбается коротышу. Лица у обоих заметно покруглели.

«Наели щечки», – сказала бы Мэри, потрепав обоих по этим самым «щечкам».

Айзек поворачивается и улыбается жестяной коробке из-под печенья с надписью «Уокерс», которую держит в руках.

– Мы на месте, – говорит он. – Вот ты и дома.

Дом. Он там, где сердце, как любил говаривать один его старый приятель. А может быть, там, где отдыхаешь душой. Недавно Айзек осознал, что так и не смог найти точного перевода уаууу. Но сейчас, стоя в окружении своей второй семьи, он чувствует, что ему наконец удалось в полной мере постичь суть этого загадочного инопланетного слова.

«Все будет хорошо», – обещала ему Мэри, когда они в последний раз вместе стояли на этом мосту.

Вероятно, Айзек никогда не сможет заштопать все свои душевные раны, но он определенно идет на поправку. Он больше не видел Эгга. Да и не рассчитывал увидеть. Айзек представляет его за много световых лет от Земли в окружении тысяч таких же яиц. Эгг там, где должен быть. В конце концов, Айзек не пришелец. И не робот. Он человек, живущий среди людей. Его окружают те, кому не все равно. Его семья. Ее семья. Их друзья. Требовательные клиенты, добрые соседи, болтливый – иногда чересчур – парикмахер, первоклассный психотерапевт. Они не позволят ему сдаться. Как и сын, унаследовавший мамину улыбку.

Собака негромко гавкает. Один из близнецов шмыгает носом. Айзек любуется рекой, пологими пурпурными холмами, насыщенным августовским небом. Любимый вид Мэри. Все вокруг словно замирает. Возможно, у него, как обычно, разыгрывается фантазия, но ему кажется, будто жестяная коробка слегка вибрирует в его руках. Мэри не хотела, чтобы ее засунули в гроб и похоронили в земле под холодным каменным памятником. Это слишком мрачно. Слишком фатально.

«И банально, – добавляет голос Мэри из воспоминаний. – Лучше развей меня над океаном или сожги на костре, как викинга».

Возможно, следующим в ее списке было бы именно это место.

– Уверен? – спрашивает Эстер.

Айзек отрывает взгляд от пейзажа. Он уже принял решение. А еще он так и не признался Эстер, что изрядная часть Мэри въелась в ковер, лежащий в его гостиной. Другая ее часть оказалась в утробе пылесоса, чтобы потом стать удобрением для георгинов, примостившихся на садовой клумбе у самой террасы. Айзек даже учит коротыша называть эти цветы мамой.

– Она бы этого хотела, – кивает он Эстер.

Малыш начинает плакать – и Эстер переключает свое внимание на него. Пока она успокаивает коротыша, плакать принимаются Дункан, Деннис и отец Мэри. Колли по имени Клайд снова безмятежно задремывает под деревом. А Айзек? Айзек стоит на мосту. И открывает жестянку. Крышка отскакивает от жестяной коробки с легким щелчком, и дымка праха взвивается навстречу ветру. Он снова скользит взглядом по полям, по холмам, по белым точкам – пасущимся вдалеке овцам – и на один короткий миг позволяет себе забыться. Вот бы у них была ферма. Айзек, конечно, стриг бы овец, а Мэри кормила бы кур и собирала бы яйца. Они были бы так счастливы, только он и она – большего и не надо. Но большее все равно пришло бы. Коротыш, его младшие братья и сестры. Пять коров, сорок цыплят и пара бордер-колли. Они всегда любили помечтать. Айзек до сих пор любит.

Если бы Мэри была жива, Айзек сказал бы ей, как много для него значит дом и как мало – само здание. Его дом был там, где была она. Возможно, даже здесь. Ну, здесь бы они, конечно, не поселились. Но они могли бы подыскать себе похожее местечко, без дорогого итальянского ресторана поблизости или даже без прямого сообщения с Лондоном. Если бы Мэри была жива, Айзек предложил бы ей переехать прямо сейчас. Он не стал бы, по своему обыкновению, откладывать эту идею в долгий ящик. Он в ту же ночь отправился бы искать ферму, чтобы следующим утром они уже могли начать осваиваться в какой-нибудь несусветной глуши. Если бы Мэри была жива, он бы даже стал вести себя в по-взрослому. Он с головой бросился бы в омут взрослой жизни, нырнул бы в оставшиеся им дни, как некоторые нагишом ныряют в море.

«Видишь, Мэри, – сказал бы Айзек, – вот мы и начали новую главу».