Академия егерей

— Не волнует, — с ухмылкой ответила она и жесткими пальцами обхватила мой подбородок, рассматривая шею. Пыталась найти какую-то закономерность в шрамах? Спроси она меня, так я бы сразу сказал, что это бесполезно. Вот только говорить мне не хотелось. Да и мысли начали путаться.

Она поерзала, пытаясь устроиться удобнее.

Дис, будь ко мне милосердна! В этот момент я понял, что дышать — это сложно. Я слишком хорошо чувствовал тяжесть женского тела, его мягкость и упругость. Теплоту пальцев, скользящих по моей шее. Рукой я практически касался ее колена, обтянутого тонкой тканью. Но даже если бы ткань ее штанов была плотнее, это мне никак не помогло.

Я некстати вспомнил, что после своего возвращения к женщинам не подходил — не было ни возможности, ни желания. Слишком много на меня навалилось, не до желаний тела было. Я был поглощен одним стремлением — доказать, что не изменился. А после похищения пытался быстрее оказаться в безопасности, понять себя и свое место в этом новом для меня мире. Но вот теперь я определился с будущим — и мое тело очень некстати напомнило, что я — живой.

Пальцы почти что жгло от желания положить ладонь на ее колено. Казалось, я напрягся всем телом, чтобы не пошевелиться. Мой взгляд как назло зацепился на светлые пятнышки — почти незаметные шрамики на ее шее. Потом скользнул вслед за капелькой пота — от линии волос к ключице и чуть дальше — к ткани рубашки. В комнате из-за закрытых ставней было жарко. Ворот ее рубашки был распахнут, пуговички темнели на светлой ткани. До одури пахло розанами. Очень тонкий и приятный аромат, очень женский, слишком отличающийся от того запаха, который обычно преследовал меня — запаха мужского пота, гари и пепла.

— И куда это ты смотришь? — хмыкнула она.

Я с трудом оторвал взгляд от расстегнутых пуговичек и заставил поднять его выше, посмотреть ей в лицо. В отличие от меня синеглазка была спокойна и расслаблена, если и была увлечена, то моими шрамами, а не мной. Второй рукой она держала раскрытую книгу. Нет, тетрадь для записей. Но что там внутри я увидеть не успел, синеглазка повернула мою голову вбок, проследила за шрамом пальцами, уперлась в волосы и скомандовала:

— Садись.

Я не стал намекать, что ей стоит встать с меня, просто медленно сел на кровати. Она сползла с живота мне на бедра — и поза стала еще более искушающей. Ко всему теперь я смотрел на нее чуть сверху вниз, наши лица был очень близко. Но она будто и не обращала внимания. Ее яркие губы недовольно поджались, видимо, что-то не сходилось в наблюдениях. Потом она закусила нижнюю губу, записывая в книгу что-то размашистым почерком. И я понял, что еще немного и сбегу из комнаты.

Я пытался справиться: продолжал глубоко дышать и думать об отрубленной голове поркурины и о внутренностях фроскура. Образы тварей помогали плохо, но противнее ничего пока не приходило в голову.

— Наклонись, — очередная команда — и пальцы нежно скользят по моим волосам, вызывая уже ощутимую дрожь. Зар-ра-за! Как приятно-то! Я простонал сквозь зубы от удовольствия и даже не понял, как так вышло, но уже положил ладони на ее бедра и подтянул к себе ближе.

Ощущение неправильности происходящего опалило меня изнутри, и наконец заработали не инстинкты, а сознание. И я замер, тяжело дыша. Никогда я не трогал женщину, не получив перед этим ее согласия. И не прощу себя, если когда-то случится иначе. Не имело значения: издевалась ли надо мной синеглазка или совершенно не понимала, что делала. Ощущать ее в моих объятьях было ошеломительно, но я должен был успокоиться!

Я осторожно отпустил ее и вцепился пальцами в простынь. Руки синеглазки почти сразу же исчезли, больше меня не касались. Потеря, конечно, но это и к лучшему. Потом она вздохнула и произнесла:

— Эффект интересный, но несвоевременный.

Секунда — и она уже сидела на краю кровати и обувалась. А у меня в голове бродил хоровод их мыслей: что же она хотела сказать? Что в другое время будет не против? Или это она про другой эффект? Или про то, что мы должны были поговорить, а вышло совсем не то? Пока я обдумывал вопросы, то наконец открыл окно, впустив воздух и утренний шум. И только я собирался спросить у нее хотя бы что-то, как раздался звон колокола. Три удара — завтрак. Синеглазка выругалась, подхватила вещи и уже собиралась уйти, так и ничего не сказав, но у дверей обернулась:

— У меня после завтрака лекция, — поморщилась она. — Сегодня вечером ты мне расскажешь о шрамах и огне?

— Я и сам ничего не знаю, — признался я.

— Тогда дашь себя исследовать? — воодушевилась она.

Эта радость неприятно уколола меня: все-таки алхимики похожи друг на друга, беспринципные и не останавливающиеся ни перед чем. Очарование синеглазки в моих глазах померкло. Но я все-таки кивнул. Пусть исследует, авось потерплю, все-таки это будут делаться с моего соглашения. Теперь я буду готов к боли. Она почему-то нахмурилась, когда я давал согласие, а потом вернулась обратно к кровати и по-алски поприветствовала меня, прижав к груди ладонь.