Академия Князева

И еще один семейный скандал разразился в тот вечep. Переверцев собрался идти к Князеву, а Томка его не пускала. Худая, с испитым лицом, изнервленная трехнедельной болезнью дочери, у которой «респираторное заболевание» перешло в самую настоящую пневмонию и лишь недавно перевалило кризис, Томка кричала, что не позволит ему, Сашке то есть, шляться в такое время по дружкам и пьянствовать! Да какое там пьянство, поговорить с человеком надо, бубнил Переверцев. Ты мне мозги не…, кричала Томка, вы без бутылки и разговаривать-то разучились, алкаши проклятые! Тщетно пытался Переверцев унять разгневанную супругу, объяснить, что и как. Слова его отскакивали от Томки. А потом она стала кричать, что нечего ему, Сашке, встревать не в свое дело, время такое, что надо быть тихим, а то и тебя Арсентьев сожрет и пуговиц не выплюнет, ишь, заступник нашелся!

Переверцев потерял терпение. Отведя рукой Томку, он шагнул в кухню и взялся за полушубок. Томка схватила дочь на руки и загородила спиной выход. Глаза ее кровью налились.

– Учти, – сказала она. – Попробуй только. Завтра же подам на алименты. Ты у меня попрыгаешь. Опозорю перед всеми.

Это была не пустая угроза. Однажды Томка такое вытворила, и уговорить ее забрать исковое заявление удалось лишь за час до суда. Князев, помнится, и уговорил, а он, Переверцев, уж отступился было, рукой махнул. Знал, знал Переверцев способности своей женушки.

– Барахло ты, вот и все, – с презрением сказал он и остался у семейного очага.

Лариса в тот день с двух часов ходила по вызовам и спланировала свои визиты так, чтобы двигаться к дому. Мягко касаясь стетоскопом детских ребрышек, заглядывая ребятне в горлышки, она ласково разговаривала со своими пациентами, ободряюще кивала их родителям, выписывала рецепты и направления и все время думала о Князеве. Входя к очередному больному, она старалась сосредоточиться, но не забывала об этих своих мыслях, о том, на каком месте они прервались, чтобы, выйдя, продолжить их, как беседу с хорошим человеком, который остался ждать за порогом.

Она гнала от себя эти мысли, была ими счастлива. Вот и ей повезло. Как же мне повезло! Могла ведь жизнь прожить, не испытав, не изведав этой сладкой боли, о, какое это счастье, какая мука и радость! Андрей… Мужественное имя. И лицо. И глаза. Лицо скандинава, откуда оно у него? Серые стальные глаза. Такие и должны быть у мужчины. Защита и опора. Каменная стена. В какой лотерее мы, женщины, выигрываем таких мужей? И кем она будет, его избранница? Поймет ли, какое счастье ей привалило? Оценит ли?.. Но он мой, мой! Я его открыла! Хочу слышать его сердце у себя на груди. Обвиться вокруг него, почувствовать его тяжесть, слиться, с ним. Тереться щекой о его колючий подбородок. Трогать зубами его губы… О, только бы не стерва ему досталась, только бы не это! А таким-то вот обычно и достаются смазливые стервочки. По закону подлости. Наплодит ему детишек и будет им помыкать, спекулировать на отцовских чувствах… А мне завидно? Завидно. Я тоже женщина. Он разбудил во мне это, и мне не стыдно. А еще хочу стирать ему белье, готовить его любимые блюда, и ждать его вечером с работы, и ходить с ним по улице под руку, чтобы все видели, кто у меня есть. И родить ему сына, а потом дочь. И умереть первой, когда дети вырастут, а я состарюсь и не смогу уже любить его…

Лариса свернула к реке и пошла по обочине дороги вдоль высокого берега. Недавно выпал снег, мягкое предзакатное солнце косо подсвечивало его, делало зернистым, будто сахарным, и каждая мельчайшая неровность была видна и ласкала глаз своей лепкой и девственной нетронутостью. Из-под снега торчали вершинки кустов, хрупкие черные веточки, выросшие, как им заблагорассудится, и тем прекрасные. А дальним планом служила гигантская излука Нижней Тунгуски, лесистые глухие берега, подернутые сизоватой дымкой у окоема. Щемило сердце от такого простора. Рядом был Князев, хозяин этих мест. И Лариса подумала, что живи Андрей в городе, он был бы другим – нервным, суетливым.

Но она не хотела видеть его другим. Впервые, может быть, со дня приезда она почувствовала, как ей хорошо, вольно дышится, как полна стала ее жизнь. Наверно, она сможет прожить здесь долго. Как Андрей.

Только летом ей будет грустно – летом геологи уезжают в тайгу. Но она научится ждать, как ждут своих мужей жены моряков, геологов… Постой-ка, сказала она себе, но ведь я и есть жена геолога.

Впервые за три дня она вспомнила Володьку, что он ее муж и любит ее, а она тут самым наглым образом охмуряет другого: комнатные туфли ему подсовывает, коньячком ублажает… Банально, пошло, глупо! Хорошенького же Александрович мнения обо мне, нечего сказать.

И она уже не летела на крыльях – шла неровной походкой уставшей за день женщины, загребала валенками перемятый снег, и была перед ней не северная даль, теряющаяся в сизоватой дымке, а скверная дорога, разбитая траками и усеянная конскими катышами.