Академия Князева

«Что ж это такое – собственная правота? Нечто недоказуемое, что лежит глубоко внутри, руководит нашими поступками, заставляет идти наперекор течению? И как связать эту правоту с долгом служебным и долгом перед совестью? Может ли вообще быть два долга, или долг только один, к которому и клонится совесть?»

Князев нашел над головой сосок вентилятора, подвернул его, и вместе с освежающим холодком пришла к нему последняя горьковатая уверенность, что и в тайге, и на зимних своих квартирах он жил так, как должен был жить, делал то, что должен был делать, и если бы ему скостили этот год и вернули на исходную точку, к костру, у которого собрался тогда весь отряд, он снова кликнул бы добровольцев в дальний и трудный поиск и пошел бы с ними сам.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: В ЧЕРТЕ ГОРОДА

Здание из серого силикатного кирпича с полуподвалом в цоколе и монументальной лестницей посредине фасада, с четырьмя рядами больших окон без переплетов, с двускатной крышей и могучими, как у крейсера, трубами выглядело осанисто в ряду панельных пятиэтажек и являлось своего рода архитектурным центром квартала. Прохожие уважительно поглядывали на приметную, золотом по черному, вывеску: «Институт полезных ископаемых». Пониже и помельче: «Энский филиал». И поскольку по широкой лестнице не растрепанная молодежь сновала, а поднимались и спускались солидные мужчины и женщины с портфелями и сумками, а у обочины тротуара, обсаженного молодыми акациями, всегда стояло несколько легковых автомашин с номерными знаками частников, становилось ясно, что институт не учебный, а научно-исследовательский.

Если бы кто-нибудь из прохожих поднялся по лестнице, открыл застекленную дверь и вошел, он беспрепятственно миновал бы вахтера, пересек вестибюль с лозунгом на стене: «Богатства недр – народу», свернул влево или вправо и увидел бы темные коридоры, заставленные огромными шкафами со множеством ящиков, выщербленный паркет, рассохшиеся филенчатые двери, такие тонкие, что в них невозможно врезать замок. Если бы он приоткрыл одну из таких дверей, его удивило бы, как в среднюю по размеру комнату можно втиснуть пять-шесть письменных столов, три-четыре книжных шкафа да еще всякие тумбочки, коробки и ящики. А уж бумаг-то, бумаг… И он тихо притворил бы дверь, озадаченно подумав: конечно, с одной стороны, наука – дело коллективное, а с другой – как они работают в такой тесноте, здесь же ни подумать, ни сосредоточиться.

…Немного истории. Лет десять назад не было ни этого квартала, ни этого здания. Стояли домишки частного сектора, окруженные садочками, дальше был пустырь, заросший, как водится, крапивой и бурьяном. Филиала Института полезных ископаемых тогда и в помине не было, а была так называемая тематическая партия при геологоразведочном тресте.

В геологии всегда есть люди, которые по состоянию здоровья, возрасту или в силу каких-то обстоятельств в поле выезжать не могут. Они круглый год обрабатывают полевые материалы, корпят над микроскопами и бинокулярами, вычерчивают всевозможные схемы, диаграммы и так по крупице, чисто эмпирически сводят воедино разрозненные, часто противоречивые данные производственников и невольно приходят к каким-то закономерностям и обобщениям. Самый предприимчивый и пробивной из них однажды возьмет да и тиснет статейку в каком-нибудь местном «вестнике», «ежегоднике» или «трудах». Глядишь – и печатная работа появилась, зауважал себя человек, и начальство его зауважало. А человек трудится дальше, но на материал, который к нему поступает, смотрит уже прицельно, помышляет о новой статейке, а там – чем черт не шутит…

Проходит пять-шесть, а то и семь-восемь лет. Если даже в год по статейке – набирается солидный список. Человек к тому времени завел знакомства в научном мире, пообтерся и внушил себе, что не боги горшки обжигают. Эта мысль придает ему отваги. Собирается семейный совет. Человек в последний раз спрашивает жену (мужа): «Будешь создавать условия?» Жена (муж) со вздохом обещает. И вот кто-то из супругов (обычно все-таки жена) пускает себя на растопку – занимается бытом, бегает по магазинам, проверяет у детей уроки, и в доме становится сакраментальной фраза: «Папа работает».

А папа, можно сказать, еще и не работает, только готовится к сдаче экзаменов кандидатского минимума. Полтора-два года на иностранный язык, это самый трудный для папы экзамен: память уже не та и восприимчивость не та, а весь школьно-институтский багаж исчерпывается фразами: «сэнк ю вэри мач», «хау ду ю ду» и «гуд бай». Но папа знает, что он не одинок в своих усилиях, кому-то выгодно, чтобы он сдал экзамены и защитился, а раз выгодно, то «трояк», «прожиточный минимум», ему обеспечен.

Язык сдан. Короткая передышка, и папа садится за экзамен по философии. Здесь несколько проще. На свет божий извлекаются конспекты студенческой поры, через знакомых преподавателей достаются тезисы и методички, а газеты папа и так читает. Шесть-семь месяцев зубрежки, и дело в шляпе. Четверка.