Академия Князева

Три года назад на этом пороге в большую воду погибли два московских геолога. Произошло это на глазах у товарищей. Тымера здесь делала крутой поворот на юг, и стремительный бурун, поднявшийся над затопленным водосливом, ударял в нависшую скалу. Рабочие с берега видели, как лодчонку приплюснуло к скале, мелькнуло и скрылось оранжевое рифленое днище, потом лодка вынырнула метрах в пятидесяти, но ни груза, ни людей на ней уже не было.

С тех пор и появились на полевых планшетах у того места восклицательные знаки.

В межень порог был не страшен, лишь захватило на миг дыхание на метровом водосливе. Но к скале все же потянуло неотвратимо. Князев понял, что не успеет вывернуть лодку, бросил весло и выставил навстречу каменной стенке ладони. Остальные лодки шли следом и повторили этот маневр. Высотин, правда, не подрассчитал, чуть замешкался и ударился о скалу плечом.

Лагерь разбили километром ниже, на широкой, усеянной огромными валунами косе. Для палаток выбрали место поровней. Над косой гулял ветер.

– Убрать валуны, и можно сухогрузные «Антоны» принимать, – сказал Высотин, расстегивая спасательный жилет и потирая плечо.

Тапочкин сорвал с головы накомарник и колесом подбросил кверху.

– И комариков, комариков нет! Лафа, братцы!

Возившийся со своими мешочками Костюк приподнял голову:

– А вертолет сядет?

– Вертолет! Сюда ТУ-104 сядет! – засмеялся Высотин.

– Петюня, – весело сказал Тапочкин, – мы тебе сейчас такой камин из валунов соорудим – закачаешься! Мы камин, а ты нам каждое утро кофе и греночки в постель.

– Будет вам и кофе, и греночки, – пообещал Костюк и хотел еще что-то добавить, но из палатки донесся повелительный голос Князева:

– Петро, завтрак к шести!

Высотин и Тапочкин переглянулись. Тапочкин кисло сказал:

– Между прочим, в шесть еще темно… – Подмигнув Высотину, он добавил: – Сделал бы ты, Петюня, доброе дело, проспал бы на пару часиков.

– На эту тему есть один анекдот, – начал Костюк, но Высотин довольно бесцеремонно оборвал его:

– Завтра расскажешь. – И Тапочкину: – Пошли спать, а то не встанем.

На исходе ночи Заблоцкий неожиданно, как от толчка, проснулся. Было темно и зябко. Он приподнялся на локте и прислушался. Рядом монотонно шумела река. Тонко посапывал во сне Высотин, из палатки горняков доносился мощный двухголосый храп.

Привычные, обыденные звуки, они не могли разбудить его.

Он выпростал из вкладыша голову и сел, напрягая слух. Из ушей будто вынули вату. В предутренней тишине отчетливо различался и далекий гул водослива, и невнятный ровный шум стремнины, и частое поплескивание волн о берег, а в храпах горняков таилась целая гамма звуков – и рулады, и потрескивание, и трели, и тонкий посвист. «Записать бы на пленку и дать им потом послушать», – подумал Заблоцкий и вдруг услышал где-то совсем рядом, под боком, натужный жалобный стон.

– Кто это? – воскликнул он. – Илья, ты?

– М-м-м… – послышалось справа. – М-м-м… О-о-ох…

Заблоцкий рванул свой полог, полог Костюка и почувствовал кислый запах рвоты.

– Петро, что с тобой?

– О-о-ох, – выдохнул Костюк, – …ло-о-о-хо… М-м-м…

Не зная, что делать, Заблоцкий взял его за руку, отыскивая пульс, но пульса нигде не было, он испугался и потрогал лоб. Лоб был горячий и влажный. Заблоцкий сложил вместе две спички и зажег. Костюк был бледен, коротко и часто дышал, под закрытыми веками резко обозначились тени.

– Эй, ребята! – позвал Заблоцкий. – Ребята, слышите?

Никто его не слышал, в эти часы их пушкой не добудишься. Путаясь в марле, Заблоцкий соскочил с нар и в одних трусах поспешил в палатку Князева.

– Александрович, проснитесь! Андрей Александрович!

Сквозь полог он нащупал его плечо и легонько толкнул. Князев сразу сел, хрипло спросил:

– Кто здесь?

– Вставайте! Костюк заболел!

– Этого еще не хватало! – Князев быстро одевался. – Нашел время…

От слепящего света фонарика Костюк слабо шевельнулся, приоткрыл мутный глаз.

– Что с тобой? – мягко спросил Князев. – Ты что-нибудь съел?

Костюк отрицательно качнул головой.

– Болит где-нибудь? – допытывался Князев. – Где болит?

– …лит …ивот, …печет…

– Черт его знает, – нерешительно пробормотал Князев и посмотрел на Заблоцкого. – А где болит? Где?

Он осторожно перевернул Костюка на спину и надавил с правой стороны живота.

– Здесь болит?

Костюк дернулся и застонал.

– А здесь?

– Ой! М-м-м…

– Ничего, ничего, – успокоительно сказал Князев. – Я сейчас дам таблетку, и все пройдет. Это от грубой пищи. Меня самого однажды скрутило, целый день ничего не ел, а вечером миску «бронебойки» умял, и скрутило. Сейчас принесу таблетку, проглоти и постарайся уснуть… Завтрак мы сами сготовим, отдыхай…

Костюк выпил лекарство и отвернулся к стенке. Князев осторожно опустил полог, выбрался из палатки. Густо-серое небо на востоке светлело, оттеняя застывшие узорчатые зубцы близкого леса. По косе стлался невидимый вблизи туман, густел в отдалении, и лагерь казался пленником зыбкой белесой мглы.

– Что вы скажете? – тихо спросил Заблоцкий.

– Не знаю.

– Думаете, что-то серьезное?

– Подождем до вечера… – Князев поежился, засунул руки в карман.

– Не положить ли ему грелку?