Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени

Риторика как доступный для преподавания набор теоретических принципов и практических правил речи поздно пришла в Московское государство. Вплоть до начала XVII века отношение русских к искусству речи диктовалось связью риторики (как и прочих свободных искусств) с Античностью и, соответственно, с язычеством. В таком идеологическом контексте русские книжники считали лучшим способом возносить хвалу Господу «простоту» речи, а не «хитроречье» (красноречие)387. Отрывок из византийского сочинения об амплификации речи в «Изборнике Святослава» (составленном в 1073 году сборнике религиозных и дидактических текстов), ссылки на виды речи, содержащиеся в переводных комментариях к авторитетам патристики, и, не в последнюю очередь, сама Библия – вот, судя по всему, источники, ближе всего подводившие россиян к принципам и практике ораторского искусства. Правда, в XV и XVI веках благодаря так называемому «Второму южнославянскому влиянию» (сочетанию религиозных и литературных идей, пришедших с православных Балкан к восточным славянам) в русской литературе стал господствовать новый стиль. Он представлял собой «плетение словес» с преобладанием метафор, синонимическими и парономастическими рядами слов и риторическими фигурами. Однако эта новая литературная техника не стала толчком к какому-либо теоретическому изучению риторики как таковой и не повлекла за собой составления справочников и учебников по риторике388. Вплоть до конца XVI века московские книжники не проявляли интереса к формальному изучению античной греческой и римской риторики.

Собственно говоря, первый «московский» (то есть написанный в Московии) трактат о риторике, так называемая «Риторика Макария», появился только в начале XVII века, и то он представлял собой лишь адаптированный перевод западного труда. Тем не менее на протяжении столетия он получил большое распространение, свидетельствуя о новом подходе к вопросам устной речи и письма в Московском государстве. По крайней мере в глазах некоторых российских книжников риторика уже не противоречила апостольской и библейской простоте, а становилась инструментом, пригодным для поиска aptum и decorum (подходящего и уместного) в речи и в письменном слове. «Риторика Макария» вслед за своим прототипом предлагала до-барочный взгляд на роль и пользу риторики, делая упор на правильную аргументацию и чистоту стиля. Однако Симеон Полоцкий и Епифаний Славинецкий в середине века дали новый толчок изучению риторики в России, принеся с собой барочную культуру эпохи Контрреформации, уже переживавшую расцвет в рутенских землях389. К тому моменту, когда Лихуды начали читать курс риторики в академии, риторика уже прочно утвердилась при царском дворе. Более того, вопрос о ее месте в российской культуре служил предметом горячих дебатов между старообрядцами и их противниками390.

Риторические и поэтические познания пришлых украинских и белорусских монахов в основном сложились под влиянием образования, следовавшего иезуитским образцам391. Эти люди были носителями барочной риторики и поэтики первой половины XVII века, преподававшейся и практиковавшейся в иезуитских коллегиях. В этом отношении Лихуды шли по стопам таких ученых мужей, как Полоцкий и Славинецкий. Лихудовская риторика и по форме, и по содержанию представляла собой выжимку из иезуитской риторики и практики XVII века392. Во-первых, учебники по риторике обоих братьев основываются на греческом источнике, который сам вел происхождение от иезуитских прототипов, – Peri rhetorikes dynameos («О риторической способности») Герасима Влахоса, их учителя