Академия тишины

Я проморгалась и присмотрелась лучше к растерянному незнакомцу. Высокий и крупный, с красными круглыми щеками, старше меня лет на десять, нет, на все пятнадцать, он в то же время выглядел таким растерянным и смущенным, что будь я в другом состоянии, непременно бы улыбнулась. Поверх рубахи и простых штанов мужчина нацепил белый фартук с хаотичными красными брызгами — вероятно, он работал в лавке мясника, а может, сам был мясником.

Просушить волосы я могла бы и сама, но выпускать огонь не хотелось. После увиденного в доме Риссманов он забился глубоко внутрь, как нашкодивший пёс. Я кивнула, не зная, что сказать.

— Где вы живёте, мисс? — робко и в то же время настойчиво повторил мужчина. — Я вас провожу, о, боги, простите меня!

Я протянула руку к его ладони — вздумай он взять меня за руку, моя узкая кисть утонула бы в его руке. Тёмная щетина и намечающаяся ранняя лысина, густые брови и грозные морщинки на лбу должны были бы сделать его облик пугающим, но взгляд был добрым. Таким добрым, на меня ещё никто никогда так не смотрел.

— Нигде не живу, — объявила я, снова испытав позывы к истеричному смеху, от которых едва ли не в рвотном спазме содрогнулся желудок. — Мой дом сгорел.

Меня качнуло вперёд, и наши руки соприкоснулись.

***

Я полюбила рукоделие. Не так, как у Риссманов, по необходимости, а для себя. Переплетая толстые шерстяные нити, подцепленные металлическими крючками и спицами, я чувствовала себя почти… полноценной. Так, как когда-то раньше, когда ежедневно сплетала незримые переливающиеся магические нити, способные отнять чужую жизнь или вернуть её с самого порога.

Моя собственная жизнь изменилась, разительно, сама по себе она такая… обычная, обыденная, эта жизнь. Но вот я в неё не вписываюсь совершенно, как дикий койот на хуторской ферме. Вроде бы всё хорошо, спокойно, сытно и тихо, но иногда, особенно по ночам, что-то внутри меня заходится хриплым безумным хохотом, и мне кажется, что наутро я перегрызу кому-нибудь глотку.

Пальцы ловко, легко перебирают нити. Шкатулка, подаренная Джоном — просто так, без повода — стоит на столе. Красивая, она нравится мне, но Джону я об этом не сказала.

Я вообще практически с ним не разговариваю.

Два года в Академии, три года бегства и жизни в статусе служанки в чужом доме, скрывающей свой облик и своё прошлое, приучили меня молчать. Да и о чём нам говорить? О торговле, охоте, сортах мяса, погоде, наконец? Между Корнелией Менел, обедневшей аристократкой, магом огня и смерти, и простым мясником Джоном Ласки лежит огромная пропасть. Он и сам не пытается заговаривать со мной.

Но он на меня смотрит.

Украдкой, только я отчего-то чувствую его взгляд отчётливее, чем прикосновения. Он всё время смотрит на меня, словно так и не может поверить, что я живу в его доме, ем приготовленную им еду и сижу в кресле с его шкатулкой.

Тогда, когда я увидела на улице Ринуты Энтони с маленькой светловолосой девочкой, я чувствовала подступающее безумие особенно остро, словно проникающую в мозг медленно вращающуюся иглу. Громила с добрыми глазами, появившийся на моём пути, отвёл меня в лавку, но никакой подходящей одежды там не нашлось, и он, пряча глаза и жутко смущаясь, предложил мне, якобы потерявшей дом, переночевать у него. Тогда он ещё жил не на хуторе, а в маленькой комнатке на втором этаже над лавкой. То и дело давя сумасшедшую истеричную улыбку от уха до уха, я поднялась за ним по узкой скрипучей лестнице и обозрела тёмное пыльное холостяцкое пространство. Единственной роскошью была здоровенная шкура какого-то зверя, вероятно, медведя, лежащая прямо на полу.

— Располагайтесь, мисс, — пробормотал Джон. — Я, это, вниз пойду, там буду. Зовите, если что, а так не стесняйтесь. Я не зайду, всеми богами клянусь, и в доме никого нет, слуги-то мне ни к чему. Ужинать хотите?

Я помотала головой.

— Ну… ладно. Отдыхайте, мисс. А утром решим, как быть.

Лестница протестующе заскрипела под его осторожными шагами. Было видно, что этот человек не привык ходить тихо — габариты не позволяли. Впрочем, толстым назвать его было трудно. Скорее, крупный. И медведя того завалил, возможно, сам. Безо всякой магии. Голыми руками.

Мокрое платье и чулки, нижнее бельё я повесила на единственный в комнате стул. Прошлась туда-сюда. Желание хохотать пропало, теперь меня била крупная дрожь, от которой не спасало тонкое одеяло, найденное на кровати. Зубы стучали, хотелось расколотить голову о ближайший косяк.

Что я тут делаю? Я собиралась умирать, и это было единственным правильным решением.

Но…

Джеймса внутри себя я чувствовала.

И это сводило меня с ума! Он был, он ещё был — частью меня и в то же время отдельным, существующим, независимым. Был и не был.

Его тело мертво. Моя рыжая морковка…

Я завыла, и-таки ударилась головой о косяк. Кровь потекла по лбу, по лицу, теплая, ржавая на вкус. Стало немного легче, я примерилась — и ударилась снова, закружилась по медвежьей шкуре, размазывая чёрные тонкие струйки по голой груди.

***

Дверь распахнулась, Джон Ласки с ружьем наперевес ошеломлённо замер в дверях.