Академия тишины

Габ полуобернулся. Неужели почувствовал..? Да нет, скорее всего, хотел сказать: одиннадцать, а не десять, значит, с Ларсом всё в порядке.

Хотелось бы верить.

Остальные слова ректора слились для меня в какой-то бессмысленный шумный комок. Главное я знала и так: слышать в полной тишине, говорить, не исторгая звука. Вот наша жизнь на следующие одиннадцать месяцев. Никто и не сомневался.

Сэр Лаэн оборвал своё выступление, не особо заботясь о логичности и своевременности концовки. Просто подошёл к крайнему в шеренге адепту, явно изрядно оробевшему и ни к каким особым сложностям не готовому, судя по бледному вытянутому лицу, Бри, провёл ладонью по губам. И — двумя ладонями по ушам сверху вниз, к плечам.

Габриэль сжал мою руку, а я его, опять же, нарушая правила. Поднялась на цыпочки и шепнула в ухо: «Я тебя люблю».

Мало ли, когда ещё удастся сказать…

И вдруг замерла, не веря собственным глазам. Последним в шеренге, крайним справа, стоял высокий и бледный, коротко стриженный юноша, который в первый момент показался мне незнакомым. И только моргнув несколько раз, я поняла, что это никто иной, как Ларсен Андерсон, худой и какой-то невероятно болезненный на вид, как будто последние дни он провёл в королевской темнице на допросах, а не на родном хуторе среди семьи. Ларс смотрел прямо перед собой и найти меня взглядом среди других не пытался.

Сухая ладонь сэра Франца Лаэна прошлась по моим губам таким знакомым, но всё равно пугающим прикосновением. А в следующий момент руки коснулись раковин ушей — и мир погрузился в тишину, словно под воду.

Если бы Габриэль не держал меня за руку, наверное, я бы вспыхнула, как сухая бумага.

Глава 41

Иногда мне кажется, что если бы разговорный час после заката вообще бы не сделали, было бы даже лучше. Проще. Слишком он разрывает каждый наш день на "до" и "после".

Первые недели три оказались не то что тяжелы — невыносимы. Кажется, что я не просто не слышу, а у меня голову засунули в жидкий янтарь и дали ему застыть. Она тяжёлая и совершенно непроницаемая, и все силы уходят на то, чтобы удержать её на плечах в вертикальном положении, не дать скатиться на землю, подобно чугунному шару на ненадёжной подставке шеи. Дышать тяжело.

По утрам нас будит комендант мистер Иртен, весьма своеобразным, надо сказать, способом — ветром. Его довольно слабой воздушной магии оказывается вполне достаточно, чтобы распахнуть окно и закружить по-осеннему холодный вихрь посреди жилища несчастного спящего без задних ног второкурсника. Теоретически окно можно глухо закрыть, но на практике риск проспать — с головой, погружённой в жидкий янтарь глухоты — возрастает в разы. Поэтому утро начинается с зябкой прохлады, упрямо проникающей под одеяло. «Извращенец», — написала я Мэй на нашей общательной табличке, а она только вытаращила на меня глаза.

Дальше судорожно выползшие на тёмную сырую улицу второкурсники собираются, разбившись по факультетам, в больших тренировочных аудиториях центрального корпуса, каждый в своей, на медитацию. Не знаю, чем конкретно занимаются жизневики, а мы, непрерывно зевающие и подслеповато щурящиеся последователи мортиферов, хаотично рассаживаемся в пустом зале, прямо на пол, вероятно, подогреваемый сэром Джордасом, несколько подрастерявшим за последнее время свою природную рысью лёгкость, живость и саркастичность. Глядя на главу факультета смерти, мне хочется уложить его в кровать на пару суток — отоспаться. Неудивительно, впрочем, что он такой напряженный и нервный: ежедневно двухчасовая очень и очень ранняя медитация с нами и минимум полтора часа магической практики днём, а ещё первый курс с его медитациями, практиками и лекциями… А может, на личном фронте проблемы, в конце концов, я о сэре Элфанте вообще ничего не знаю.

Хотя, какая тут личная жизнь, с таким-то графиком. Раз в неделю, по воскресениям?

Давно канули в лету мои крамольные мысли о том, что медитация — занятие бессмысленное и ненужное. Определённого состояния, при котором ведущая магическая стихия перестаёт контролироваться разумом и свободно выпрастывается наружу, словно крылья из кокона, одновременно и часть тебя самого, и нечто самодостаточное и отдельное, так просто, без регулярной практики, не достичь. Сэр Джордас наблюдает за нами, неподвижно, словно гигантский стервятник на жёрдочке, умостившись с поджатыми ногами на высокой кафедре, сидеть на которой, в принципе, не полагается. Но ему, первому голосу Академии, правила не были указом.

Иногда он подходит то к одному, то к другому, поправляя магические плетения, если они никак не желают расправляться — или наоборот, останавливая не в меру расходящиеся, дабы не разнести аудиторию к демонам, и, как я подозреваю, не позволяя самым засыпающим отключиться окончательно. Подходит ко всем, в среднем по три раза к каждому из двенадцати за два отведённых на погружение в себя часа. Да, я посчитала! Никто не может обвинить сэра Джордаса Элфанта в недостатке внимания и пристрастном отношении к новенькой рыжей адептке Джейме.