На протяжении ужина, да и всего вечера вообще меня не покидало ощущение странности. Может, тому виной были натянутые нервы, может, то, что после признания прошла всего пара дней и ничего еще не успело забыться. А может, во всем было виновато присутствие Хена рядом — постоянное, как будто так и должно быть. То и дело накатывали мысли: а что, если бы мы на самом деле были женаты. Если бы на самом деле… вот едим-едим, а потом… Хен бы подошел, обнял меня, поднял бы со стула… и его губы накрыли бы мои, а я обвила руками его шею, он бы схватил меня на руки — а там уже шелковое покрывало и темно-зеленый балдахин над нашими головами, и жадные прикосновения, и шелест сбрасываемой одежды…
Ужасно.
Но когда настала пора ложиться (перед этим я вызвалась помыть посуду, раз уж в готовке не участвовала), Хен вдруг объявил:
— Я пойду проветрюсь, а ты ложись.
Хотела было возмутиться: какое проветрюсь на ночь глядя?! Потом сообразила: он же дает мне возможность спокойно помыться и лечь. Кивнула, без возражений проводила, закрыла за ним дверь и действительно спокойно, хоть и быстро, расправилась с вечерними процедурами.
Потушила свет везде, кроме гостиной, нырнула в прохладную постель, затаилась, собираясь ждать, когда он вернется, и притвориться спящей, чтобы потихоньку понаблюдать. И сама не заметила, как заснула.
А наутро поняла, что Хен вообще не приходил ночью.
Не вернулся он и на следующий день.
К вечеру второго дня я извела себя настолько, что решила с утра ждать у кабинета ректора и бить тревогу. От того, чтобы не сделать это прямо сегодня, меня удержало только то, что день был выходным, а их ректор, по слухам, проводил в своем городском доме.
На кафедре целителей никто ничего не знал, а симпатичная преподавательница средних лет лишь рукой махнула, когда я спросила, не появлялся ли Хен сегодня на лекциях.
— Он заглядывает-то пару раз в неделю. Может статься, ты его увидишь раньше меня. Скоро буду жаловаться. Я понимаю, конечно, он все уже знает, но это не основание, чтобы так беззастенчиво прогуливать. Раз уж перевелся на третий курс, будь добр слушать лекции третьего курса.
— Все уже знает? — повторила я, нахмурившись. Странно, мне почему-то казалось, Хен отучился два года в городской школе Вендая. В школах обычно не преподают больше.
— Ну, насколько поняла, уже учился где-то. Он, правда, не признается, но я вижу, когда ученик обладает какой-то базой. Если бы он был клановым, решила бы, что это домашнее обучение, но раз он теран… — целительница пожала плечами, — думаю, он учился в какой-то другой академии.
Я покивала, но ушла в смятенных чувствах. Хен не упоминал какую-то другую академию. Зато вспомнилось, как он вешал лапшу на уши маме: не сказав ни слова неправды, увязывал правдивые сами по себе элементы в такую сложную вязь небылиц, что…
Конечно, нет ничего такого в том, что он учился в другой академии, все-таки Академия Трех Сил очень далеко от Вендая. А перевелся потому, что в Морвенне она считается лучшей. Но все равно мысль о том, что, может, Хен и меня кормит такими же небылицами, была непривычной и очень неуютной.
В тот день я умаялась на тренировках до последнего: не хотела возвращаться в пустое общежитие и прислушиваться к каждому шороху. Впрочем, с нашего курса я такая была не одна — все пятеро клановых парней тоже решили участвовать. Это одновременно и мотивировало, и сильно выматывало: среди них я была далеко не самой лучшей.
А Карин все же записался на участие в отборе лучником, и во вторую половину дня мы с ним почти не встречались, он все время проводил на стрельбище. Лидайя же участвовать ни в чем не собиралась и ходила на обычные тренировки с большинством курса. Из-за этого как-то в одночасье я осталась в полном одиночестве: ни подруги, ни друга, ни мужа, пусть даже не настоящего.
Но к ночи Хен вернулся.
Я уже лежала в постели, но беспокойство не давало уснуть. Услышав шум в прихожей, подскочила, словно мне пятки подпалили. Помчалась на звук, хотя по пути еще успела подумать, что буду делать, если это не Хен, — в огромном здании для приезжих помимо нас жили несколько преподавателей на контракте, но только трое с семьями, так что по ночам жизнь тут замирала. Можно было легко представить, что в дверь ломится грабитель: мало ли, решил, что есть чем поживиться.
Но это оказался Хен.
Он ввалился в дом — высокий, худой, странно неуклюжий; дышал тяжело, с присвистом. Я хотела было кинуться — то ли обнять, то ли побить, сама еще не решила, но он выставил руку:
— Не подходи. Я грязный, как хагосова задница.
Зажгла светляка — ох, и правда грязный. Одежда обвисла, на лице разводы, волосы будто слиплись белыми сосульками. От Хена пахло потом и еще чем-то ядовито-неприятным, чуть сладковатым въедливым запахом.