– Ты не даешь… – начинает вытирать мокрое перепачканное тушью лицо, – мне писать… курсовую, – нависает над ней фигура. Мужские кулаки упираются в столешницу, руки напряжены так, что вздулись вены. – Какого хрена ты не на парах и вместо этого рыдаешь над паршивым рисунком? – повторяет гость, тыча пальцем в портрет Блэка Масона.
Вчерашний ожог на пальце почти зажил, видимо благодаря специальным мазям. Зато появился тонкий порез прямо над костяшкой. Изучение чужих пальцев на долю секунды отвлекает, а потом до Брайт начинает доходить, кто стоит прямо перед ней, будто это и так не было очевидно.
– Это все… – шепчет Брайт, – из-за тебя!
И бросается на Рейва Хейза с кулаками.
– Чертовы истинные! Ненавижу!
Глава шестнадцатая
Почему
ПОЧЕМУ
– Хотела бы я говорить всем, что мой папа самый сильный, – сипит Брайт.
Рейву кажется, что ее голос стал еще более бархатным, чем был. Она будто простужена, немного подрагивает от нервной лихорадки. Кажется, стоящая на столе чашка чая не греет, а это единственное, что Рейв может предложить.
Она сидит рядом с ним на кожаном библиотечном диванчике, а кажется, что прямо на его коленях. Просто ее тепла и запаха слишком много. У нее какието древесные духи, с нотками коры дерева или ореха макадамии. Не приторные, не слишком сладкие, не ванильные. Они напоминают осень. Сирена разве должна пахнуть так? Разве сирены не живут в воде, не вылезают на берег, обмотанные тиной, грязные и бледные, словно утопленницы? Значит, и пахнуть они должны непременно болотом.
Он думает об этом и слушает ее. Слушает и думает. Представляет, как Брайт Масон вылезает из болота. Думает и слушает.
Одна только надежда, что неожиданно на него снизойдет любовь к Шеннен Блан или еще кому. Да хоть Бэли Теран, черт побери, но эту связь нужно разорвать. Но даже если так, то что потом? Как вырваться отсюда, будучи влюбленным в траминерку? Нет, паршивый план. Масон пусть влюбится в какого‐нибудь Энграма Хардина. Почему нет? Его все кругом любят! Или в декана! Еще лучше!
– Но папа очень слабый… Он сам сдался в руки чертовому Ордену. – Она усмехается, Рейв молчит. Это похоже на истерику, девчонка просто бормочет себе под нос несвязные предложения.
Крепко же ее приложила Мерла. Эта профессорша относится к иным с таким предубеждением, что могла бы, пожалуй, возглавить Орден, только фальшивая улыбка мешает. Чтобы возглавлять Орден или любое другое объединение, нельзя всем нравиться, а Мерла хочет именно этого. Она убеждена в своей доброте.
Ему странно слышать откровения Брайт, но ее, кажется, это вообще не волнует. Она просто хочет выговориться, и мешать ей не стоит. Рейв видит, что она не обращает на него никакого внимания, сидит, откинувшись на мягкую спинку дивана, упирается в нее затылком. Глаза закрыты, и розовые веки иногда подрагивают, будто девчонка спит. Ресницы кажутся длиннее и гуще, чем есть на самом деле, потому что намокли от слез. Не такие темные, как у той же Шеннен, не так аккуратно накрашены, как у какой‐нибудь Марион Порт. Обычные ресницы, которые просто обрамляют эти проклятые розовые глаза.
– Они пришли в наш дом со слезливой историей… и пообещали «денег на новое оборудование… учебу для дочки в лучшей академии»… Силы святые, лучшая академия? Первокурсники не говорят по‐пинорски! Не знают… Ты представь, на первой паре они разбирают, что такое лунный нож!
– И что? – хмурится Рейв.
Это первое, что он говорит с тех пор, как, покорный судьбе, упал рядом с Брайт на диванчик. Ему неприятна сама мысль, что он тут торчит, он не хочет провоцировать ее на продолжение разговора, но все равно провоцирует. Это глупо, очень глупо! Нельзя проводить с ней время, проникаться ее переживаниями, даже слушать! Ночью он снова станет охотником, а она – загнанной в нору лисой. Если высунет нос из дома, конечно.
– Это же… чему вас в школе учат? – восклицает она.
– В Аркаиме учат обращаться с лунным ножом еще в школе? – интересуется Рейв.