Академия Весны

Плеск вдалеке, розовый свет по поверхности воды. Рейв не может повернуть голову, чтобы рассмотреть, что происходит. Он просто уверен, что она рядом. Почему и с каких пор он так ждет ее, так ждет…

– Алле-алле-алле-у-у! – Старая добрая песенка из легенд. Впервые Рейв слышит ее по‐сиреньи, и это чертовски смешно, ведь он понимает слова. Он смеется от того, как все абсурдно. Отец его ненавидит, ну конечно! А девчонка-сирена мчится спасать. Или она тут случайно? – Я тебя, моряк, найду. – Тонкие руки тянутся к бортам лодки. – Будешь ты отныне мой… – Она подтягивается, показывается розовая макушка – розовая? – а потом сирена резко отшатывается и отталкивает от себя лодку. От качки у Рейва идет кругом голова, и он жмурится, издает глухой болезненный стон. Нет, нет, нет… Нет же! – Р-р-р-р! – трещит сирена. – Нет! Нет, я сказала!

– Почему я понимаю каждое твое слово? За что мне это, а, Масон?

Глава двадцать седьмая Песня

ПЕСНЯ

Произведение для исполнения голосом.

В том числе молитвенная, ритуальная, гипнотическая, заклинательная.

Она совершенно на себя не похожа. Черты лица острее, кожа прозрачнее. Глаза совсем черные, а волосы розовые, как черничный лимонад. У нее очень тонкие гибкие руки.

– Что уставился? – спрашивает она не то недовольно, не то смущенно. – Попал под чары сирены?

Губы изгибаются в болезненной усмешке. У этой Брайт совсем нет милых щек, зато есть четко очерченные скулы. Глаза кажутся намного больше, ресницы – длиннее. Рейв продирается сквозь пелену собственных ощущений и чувствует ее стыд, неловкость – ей неловко, что он видит ее такой.

– Нет, – выдыхает Рейв. – Мне больно.

– Я знаю, – шепчет она. И даже один только ее голос как будто помогает.

Брайт подтягивается на руках и соскальзывает в лодку. Рейв, не отрываясь, следит за ее странно гибким телом. Она не обнажена, на ней какая‐то невесомая субстанция из молочно-белой тонкой вуали, но каждый изгиб тела виден, и это навсегда должно остаться у него в памяти. Он даже уверен, что так и будет.

– Удивлен, что нет хвоста? – ехидничает сирена.

– Нет. Ты красивая.

Она как будто не обращает на это внимания, но по новой Брайт вообще трудно что‐либо понять. Она не похожа на человека, и Рейв может думать о ней только как о потусторонней почти божественной сущности, которая почему‐то решила до него снизойти. Но в груди новое чувство – смущение. И Рейв уверен, что сердце сирены забилось быстрее. Это слишком приятно, чтобы не заболеть желанием повторить эксперимент. Вот так вдруг приходит осознание: она девчонка! Девчонки любят комплименты. Получается, теперь можно просто взять и засмущать ее, заставить ее щеки покраснеть?

– Красивая? – смеется она.

– Очень.

– И ты говоришь это иной?

– Да, – пожимает он плечами. – Живи теперь с этим.

И сил хватает‐таки на кривую усмешку.

– Я помогу тебе, – шепчет она, садится ближе. – Мне нужно тебя коснуться.

Она будто просит разрешения, а Рейв не сразу понимает почему. Конечно! Конечно, можно коснуться! Боль до странного легко лишила всей брони, что сковывала разум раньше. Становится таким очевидным, что прикасаться – нормально, смущать – нормально, делать комплименты – нормально… если хочется.

Брайт протягивает чуть подрагивающую неуверенную руку, а Рейву хочется ее поторопить, потянуть на себя, может, даже прижать к себе. Он сглатывает, борясь с желанием вмешаться, а она, приняв это за отвращение, останавливается.

– Нет… пожалуйста, – хрипит он. А потом шумно выдыхает, когда прохладные пальцы касаются воспаленной кожи лба. Она так идеально остужает, что хочется сказать спасибо… – Спасибо, – шепчет он быстрее, чем придумывает причину не делать это.

Глаза Брайт широко распахиваются. Она начинает стремительно меняться, и губы Рейва трогает улыбка, будто он встречает старого доброго друга, кого‐то родного и очень близкого. Округляются щеки, бедра, грудь. Волосы становятся привычного пшеничного оттенка, глаза, наоборот, наливаются розовым золотом. Слишком нечеловечески гибкое тело становится хрупким, угловатым. Брайт кутается в свои длинные мокрые волосы и смотрит по сторонам, ища, чем бы прикрыться. Рейв не отводит взгляда и надеется, что не выглядит слишком очарованным. Неловко тянется к замку на своей толстовке и расстегивает его онемевшими пальцами. Превозмогая боль во всех мышцах, с шипением скидывает и протягивает Брайт толстовку, искренне жалея, что не может сам накинуть ее на худые белые плечи. Она краснеет, неловко закусывает губу, кутается в толстовку и делает глубокий вдох. Садится ближе.

– Я… постараюсь, но… Сирена сильнее человека. А удержаться в ее теле иногда почему‐то трудно, – по‐человечески говорит Брайт.