Ахэрээну (СИ)

В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.

Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал — с тех пор, как отряд из Срединных земель — уже не из Окаэры — вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.

Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.

Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.

Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.

— Принеси еще чего-нибудь выпить, — он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. — И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.

Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане — как плач и песни призраков.

Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель — и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.

Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.

В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?

Отец… а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.

«Больно, — подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. — Кажется, попал».

**

— Ты очень много сумел, — беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. — Даже не представляешь, насколько.

— И что мне с этих слов?

— Ты обладаешь свободой воли, — задумчиво продолжала Опора, словно его не слыша. — Да, на тебя стоило посмотреть…

— Любая лесная тварь обладает. Разве не тебе принадлежат слова, что не можешь никому ничего навязать? Даже тори-ай выбирали сами.

— Ох, я не о том.

Со стороны эти двое выглядели приятелями, присевшими на траву отдохнуть, только младший смотрел на птиц, избегая поворачиваться даже боком, словно не хотел показать лицо. Здесь, кроме осыпи, по которой скакали сороки, было много золотого донника, фигура старшего — а он держался поодаль — почти утопала среди листьев и стеблей.

— Я могу уйти в сон, как делают мои сородичи?

— Ты же пробовал, какого ответа желаешь? Увы, нет. У тебя не получится. Тебя держит не только ребенок, не только стрела, но все люди, помнящие тебя. Привязка к миру сильна… Но, если хочешь, попробуй еще — как сам недавно сказал, никто не может тебе запретить.

— Ты умеешь внушить надежду, воплощение любви и заботы…

— Ха, — резко выдохнув, создание мягко потянулось, покончив с зернами, и в следующий миг уже стояло в зверином обличье, чуть помахивая крыльями, словно разминая их.

— Ты когда-нибудь слышал о священной горе Огай?

— Не уверен.

— Конечно… сильно любопытство, но больно уж неприятна тема. Небеса однажды послали железо из своих рудников тамошнему храму. Кузнецы изготовили несколько клинков, и разослали по монастырям; один из них хранится под корнями черного дерева в Эн-Хо. Это очень сильная вещь, в ней слились труд людей и дар неба. Ей под силу то, чего не сможет обычное оружие, пусть хоть пять настоятелей прочтут над ним молитвы и начертят знаки на железе.

Энори слушал внимательно. Чуть отвернулся, а затем очень тихо и почти с нежностью спросил:

— Ну зачем?

Зверь сел, не отвечая, повел ушами и прикрыл хвостом лапы.

— Настоятель Эн-Хо знает?

— Знает, конечно, это передается от одного главы братства к другому. Но он об этом не думает. Для него клинок — священный дар, символ давней, лучшей эпохи.

— Разве была такая? Хотя это уже не важно… Исполнишь одну мою просьбу?