Ахэрээну (СИ)

Командир четвертой ступени, имеющий свое знамя, Кая боялся задохнуться от ярости, и сам понимал, что стоило бы успокоиться. Но он был избран Столицей много лет как, и, потомок не самого знатного рода, успел привыкнуть, что его власть признана, а о происхождении забыли. Он рассчитывал на дальнейшее возвышение — возможно, кому-то из его сыновей или братьев отдадут эту провинцию.

— Каков наглец, он будет указывать людям, пришедшим к нему на помощь, после того, как допустил пожар всего севера! Клянусь именами предков, он пожалеет об этом!

— Что будете делать? — спросил офицер с чеканным знаком третьей ступени, тот поблескивал на нагрудном щитке доспеха, отражая полуденное солнце, — Не станете вмешиваться, пусть теряет эти холмы?

— Нет, я все же вмешаюсь. Эта война чересчур затянулась. Передай приказ лучникам и коннице правого крыла, пусть направляются к переправе и, когда Тагари завязнет в сражении, придут на помощь.

Утро выдалось тихим, ни одна травинка не шевелилась, и притихли люди; в такой тиши и дыхание коней казалось шумным. Тагари смотрел не в сторону врагов — в сторону нежеланной подмоги. Где-то там за южными холмами, синими в туманной дымке, целое войско, но и оттуда не доносится ни звука, словно и нет никого.

Знают ли они о перевороте? По всей видимости, да, но ему — ни слова, ни строчки в письмах. Что ж, и он промолчит. Все равно перед солдатами приходится делать вид, будто все в порядке. А возможно, кто-то из их близких уже пострадал — там, на мирных землях.

Запыхавшись, прибежал посланник:

— Господин генерал, Кая все же направил к переправе конный отряд и лучников!

— Идиот, — не сдержался молодой офицер, стоявший ближе всех, — свяжетесь с ними, пока не поздно?

— Делать мне больше нечего. К тому же им не я указ, а этот окаэрец. Вот пусть его и слушают.

— Но они собьют ваши планы.

— Не собьют. Кая дурак, он не знает здешних мест. Он толком и не воевал никогда, на их границу порой набегали только отряды молодых кочевников, желающих показать свою удаль, а это совсем другое.

Сейчас против них выступал У-Шен — со всей злостью молодости, загнанной в угол; дядя его был, по слухам, то ли ранен, то ли болен.

— Это наш шанс, — сказал Тагари, приложил ко лбу ладонь, чтобы глянуть на яркое небо — там в вышине плавала какая-то хищная птица, толком не разобрать очертаний. — Мэнго опытней, он еще мог огрызаться. У-Шен порывист и ошибется. Надо выдавить их к горам окончательно, а там окружить.

Когда тысячи стрел взлетели над холмами, птица, верно, была разочарована.

Битва длилась до вечера. В какой-то миг показалось, что конники У-Шена сейчас обойдут войско Хинаи сбоку, но Тагари успел подать сигнал к отходу. Рухэй застряли бы меж холмов и попали в ловушку, но там, на свою беду, оказались окаэрцы. Их командир, не разобравшись, направил солдат в атаку. Когда подоспели воины генерала, захлопнуть ловушку, выручать уже было некого.

Непривычно задумчивый, он ехал по краю луга у переправы; то тут, то там в траве под копытами блестели сабли или части доспеха, лежали тела. У-Шена удалось выбить из долины, последний рывок — и все. Но эти смерти, ненужные совершенно, ему припомнят…

Из земли прямо торчало копье, на нем сидел белый мотылек. То ли душа, припозднившаяся на Небеса, то ли просто крохотное живое создание. Тагари остановил коня, протянул руку, снял мотылька; тот доверчиво устроился на железном наруче, будто всегда тут жил.

К командиру Кая сейчас не рисковали подходить и офицеры, проведшие с ним долгие годы службы. В первом же бою потерять отряд!

— Он нарочно заманил меня в эту ловушку, — шипел Кая, как дикий лесной кот, которого пытаются ухватить за хвост. — Знал, что я, желая помочь, направлю солдат именно туда, и заблаговременно отошел, чтобы рухэй могли вклиниться. Решил выехать на моих людях, их жизнями отсрочить свой провал. Не выйдет.

Поднявшийся ветер трепал голубые с золотом знамена Окаэры и большое полотно с вышитой Солнечной птицей: казалось, она отяжелела и никак не может взлететь.

**

Комнатушка — десять шагов вдоль одной стены, пять вдоль другой. Половину занимает кровать, возле которой на циновке придется спать няньке. Густо-красной тканью обиты стены, будто внутри чужого недоброго сердца. Присмотреться — будто пульсируют. Тайрену скоро устанет от них, и без того держится на одном упрямстве…

По утрам в саду поет зарянка, думая, что нет места лучше. А на окнах деревянные резные решетки, запертые снаружи. Смотреть через них можно, выломать нет. И с кем-то связаться вряд ли, дом на высоком фундаменте, руки в окно не подать и тихо не поговорить.

Так Лайэнэ и не поняла, где именно они очутились. Чуть не умерли в дороге, в носилках с закрытыми занавесками плотного шелка. Одно знала — от Лощины недалеко, а считать шаги-повороты она не смогла.

Но какая разница, где, наверняка доставили тайно и охраняют надежно.