Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

Летние месяцы 1904 года Ахматова провела в Одессе: на это время («когда мне было пятнадцать лет») приходится её знаменитое паломничество к приморской избушке на Большом Фонтане. Инна Эразмовна с детьми жила тогда неподалёку от мест своей юности, в немецкой колонии Люстдорф[197], на даче, которую уже много лет снимала в этом одесском пригороде Евгения Антоновна Арнольд (она же – Аспазия Горенко).

Как уже знает читатель, студенческая чета Арнольдов в 1887 году, после последней совместной (непродолжительной) политической отсидки, сочла за благо покинуть Петербург. Около трёх лет они жили в родном Севастополе. Анатолий Максимилианович Арнольд, так и не получивший, в отличие от жены, диплома о высшем образовании, пытался служить на государственном и земском поприще, но успеха не имел. Гораздо лучше шли дела у самой Евгении-Аспазии, открывшей врачебную практику. В 1890 году супруги перебрались в Одессу, где Аспазия Антоновна нашла постоянную клиентуру как домашний педиатр. К детскому врачеванию её, вероятно, подвигла семейная жизнь: в середине 1890-х у Арнольдов было уже три дочери – Надежда, Ирина и Ольга. В Одессе они прожили, по-видимому, до конца 1900-х. В 1910 году семья Аспазии Антоновны вновь, уже окончательно, обосновалась в Севастополе, однако, по свидетельству О. А. Арнольд (†1979), предварительно её родители какое-то (недолгое) время жили ещё и в Петербурге[198]. Об этом «петербургском периоде» никаких определённых сведений нет. Но резонно предположить, что пришёлся он именно на первую половину 1904 года, и семья тётки как раз и была теми «петербургскими знакомыми», у которых нашла приют и утешение сбежавшая из Царского Села после ссоры с отцом Ахматова. А летом 1904-го супруги Арнольд двинулись отдыхать в Одессу, на люстдорфскую дачу – вместе с детьми и петербургской невесткой с племянниками и племянницами.

Об этом одесском лете Ахматовой известно очень мало, но, насколько можно понять, именно здесь, в Одессе, в 1904 году состоялся её поэтический дебют в профессиональной литературной аудитории. Речь идет о летних собраниях творческой интеллигенции (туземной богемы и столичных курортников) на даче у писателя Александра Митрофановича Фёдорова.

Талант Фёдорова на рубеже столетий вскормили и выпестовали неутомимые братья Попандопуло, превратившие подающего надежды провинциального богемного беллетриста в главного литературного гранда своих «Одесских ведомостей». Переезд на тучные новороссийские хлеба благотворно подействовал на даровитого Фёдорова. Помимо «Одесских новостей» его очерки, фельетоны, рассказы и стихи бойко публиковались в «Русском богатстве», «Русской мысли», «Вестнике Европы» и других именитых изданиях. На страницах популярного «Живописного обозрения» увидели свет первые романы («Степь сказалась» (1897), «Наследство» (1899)), а в Петербурге была принята к постановке пьеса «Бурелом». «Его пафос – творческая влюблённость в красоту», – благосклонно писали о Фёдорове столичные критики.

Фёдоров прочно обосновался в Одессе, стал завсегдатаем местного «Литературно-артистического клуба», входил в «Товарищество южнорусских художников», дружил с Буниным, Куприным, Горьким, Найдёновым, живописцами Титом Дворниковым и Кириаком Костанди. Дачную усадьбу под Большим Фонтаном Фёдоров строил долго, по мере поступления крупных гонораров, закладывая и перезакладывая уже построенное. После появления первых жилых помещений гости тут не переводились. К 1904 году дача Фёдорова была уже известным всей Одессе летним литературно-художественным салоном, где весь сезон общались как наезжавшие с севера знаменитости, так и одесская интеллигенция, поддерживающая культурное реноме «южной Пальмиры»[199].

Дача Фёдорова (для посвящённых – «Дача Митрофаныча») находилась на пути из Одессы в Люстдорф, по направлению уже знакомой читателю Фонтанской паровой узкоколейки (через три года из Люстдорфа до 16-й станции Большого Фонтана пойдёт первый в Одессе трамвай). Однако близким это соседство назвать нельзя, так что встреча Ахматовой с Фёдоровым и его знаменитыми гостями состоялась, наверняка, при содействии каких-то общих одесских знакомых тётки Аспазии или Инны Эразмовны[200]. Соблазнительно, конечно, предположить, что и на дачу Сорокини мать и дочь завернули, возвращаясь в Люстдорф после посещения фёдоровского салона, и что слова Ахматовой о мемориальной доске, имеющей в грядущем возникнуть на стенах пресловутой избушки, вырвались под впечатлением первого пребывания в обществе настоящих писателей и артистов. А совсем уж разыгравшись, воображение тут же рисует картину пёстрого и шумного собрания на Большом Фонтане, радость Инны Эразмовны при встрече с давними друзьями, смущённую пятнадцатилетнюю Ахматову, поощрительные реплики любезных хозяев и, наконец, само дебютное чтение: