Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

«Фёдоров не мог жить без романов», – вспоминала В. Н. Муромцева-Бунина. Он был очарован одновременно всеми появлявшимися вокруг него женщинами, постоянно назначал тайные свидания, клялся в вечной любви, «нежно-тревожно целовал», рассыпал комплименты и посвящал стихи. В молодые годы Фёдоров, обладавший эффектными внешними данными, пробовал себя на провинциальной сцене в амплуа первого любовника и хотя не сделал сколь-нибудь заметной театральной карьеры, так и не смог затем выйти из роли вплоть до конца своих дней. Разумеется, были у него и подлинные поклонницы (и даже дуэльные истории), однако в большинстве случаев «романы» разыгрывались Фёдоровым бескорыстно, создавая декоративный фон, в котором протекало любое его общение с женщинами. Эта постоянная «игра в любовь» (которой, разумеется, охотно подыгрывали его богемные конфидентки) не отменяла интеллектуальную и духовную насыщенность подобного общения. Собрания у Фёдорова в Одессе (как и у Волошина в Коктебеле, у Астрова в Москве и на «Башне» Вячеслава Иванова в Петербурге) напоминали «любовные турниры» в замках средневековых трубадуров в Провансе и Лангедоке в XI–XII веках – куртуазную забаву, из которой рождалась великая поэзия, философия и живопись. В летние месяцы 1904 года пятнадцатилетняя Ахматова нашла (украдкой от матери, старшей сестры и брата, которые всюду, разумеется, сопутствовали ей) не только первого в жизни литературного поклонника и воздыхателя, но и собеседника, способного внушить и развить сознательный интерес к литературному творчеству, образам и идеям, отвлечённым от жизненной повседневности большинства рядовых российских обывателей.

В истории отечественной словесности А. М. Фёдоров остался прежде всего как мастер этнографических зарисовок. Экзотика восточного быта являлась его главной страстью, причём географический диапазон фёдоровских путевых очерков был огромен – от степей Башкирии (которые он «открыл» для русской литературы) до поселений русских паломников в Палестине. Снедаемый вечной жаждой странствий, он в поисках всё новых и новых экзотических впечатлений побывал на Дальнем и Ближнем Востоке, в Китае, Индии и Африке:

Я много странствовал. Я видел океаны,
Высоких снежных гор алмазные хребты,
Пустыни мёртвые, зелёные саванны,
Тропические звёзды и цветы.

Мне гибелью грозили ураганы,

Не раз мой конь скользил над бездной пустоты,
И сквозь летучие миражные обманы
Оскаливала смерть голодные черты.

Но я не уставал. Я с страстью ненасытной

Рвался к опасностям. Я жаждал красоты.
Мне был противен мир предательский и скрытый,

Базар торгашества и будни суеты.

Где люди, там и зло; все гнут пред силой выи.
Не изменяют лишь природа и стихия[202].

«Природа и стихия» стали главными темами его поэзии. Не обладая талантом близкого ему по духу Бунина, Фёдоров часто смешивал поэзию и прозу, был многословен и неуклюж в своих натурфилософских гимнах. Однако (как и Бунин) пристрастием к яркости красок, пластическим деталям и внешним жестам он воздействовал на формирование поэтических вкусов дебютантки-Ахматовой в совершенно определённом стилистическом направлении. Действенность этого влияния мы ощущаем и в стихах о «чёрной бездне», где картина любовного свидания из условно-символической (обычной для начинающих лириков – вспомним слова Ольги Рождественской о «туманной недосказанности» тогдашних ахматовских стихотворных опытов) вдруг материализуется в картину Карантинной набережной, ночного морского простора далеко внизу и белеющего над кладбищенской оградой братского обелиска героям 1854 года.

Вечером 2 июля 1904 года на террасе фёдоровской дачи, среди постояльцев и съехавшихся, как обычно, визитёров показался взволнованный курьер «Одесских новостей»:

– Умер Чехов!

Стало невыносимо тихо. Потом заголосила Лидия Карловна Фёдорова. Александр Митрофанович изменился в лице, застонал, как от боли, не сдержался, заплакал сам:

Его я часто вспоминаю,
Вот и сейчас передо мной
Стоит он, точно, как живой,
Таким, каким его я так люблю и знаю[203]

.

Чехов познакомился с супругами Фёдоровыми в Одессе, в феврале 1901 года. Он настойчиво расспрашивал тогда Лидию Карловну, почему она оставила сцену: ведь она была актрисой. Фёдорова, подумав, отвечала, что причиной этому было желание уехать за границу, а муж её шутливо посетовал:

– Вот видите: мне хочется на Восток, а ей – в Рим.

– Не надо было, батенька, жениться на актрисе, – наставительно изрёк Чехов, – это такой народ!..