Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

Внучка славного пирата, Ирина Ивановна сохранила в свои семьдесят восемь лет здравую память и поразила шестилетнюю Ахматову рассказами о том, как прапрадедушка Эммануил под началом Качиониса пускал на дно турецкие корабли у острова Андрос и под Нафплионом[118]. Мать воспитала Ирину Ивановну в эллинских традициях: она знала язык и поддерживала связь с многочисленными земляками в Севастополе и Балаклаве. В дом на Екатерининской приходила её двоюродная племянница Ефросинья, чистокровная гречанка, также привнесшая свою долю историй в греко-пиратский эпос, который Ахматова самозабвенно впитывала как губка (кому не приятно почувствовать себя в шесть лет праправнучкой настоящего морского разбойника?!). Балаклавские гречанки были не менее воинственны, чем мужчины. Князь Потёмкин в своё время сформировал из них особый отряд амазонок, а командиры балаклавских шхун и подразделений греческого батальона регулярно прибегали к помощи своих жён и сестёр в моменты военных тревог. Моменты такие в XIX веке случались часто. Греки в Севастополе не утратили воинский дух и не упускали случая обнажить старый боевой меч против турок и их союзников. В триумфальном 1827 году греческие моряки плечом к плечу с россиянами громили османский флот под Наварином, а во время нашествия союзников на Севастополь солдаты балаклавского гарнизона заперлись в старой Генуэзской крепости и оказали интервентам такое сопротивление, что, овладев наконец руинами, французские генералы допытывались у раненых пленных: на чтó, собственно, они рассчитывали, столь ожесточённо сражаясь силами роты против целой армии?

– Сдачей я навлёк бы на себя и гнев моего начальства, и ваше презрение, теперь же совесть моя спокойна, я выполнил свой долг до конца, – отвечал им доблестный капитан балаклавцев С. М. Стамати.

Шхуны с балаклавскими головорезами поддерживали РОПиТовские «пароходы» в набегах на турецкие морские коммуникации во время Балканской войны. В мирные же промежутки насельники Балаклавы увлечённо занимались контрабандой. Словом, забот у местных греков (и гречанок) хватало всегда, жизнь их была насыщенной… Ахматова благоговейно слушала о том, как «тётя Фрося» сама привела в Балаклаву парусное судно, потеряв в море мужа – владельца корабля (он порезал руку канатом и умер от заражения крови). «Она была гречанка, – вспоминала Ахматова, – и водила меня в греческую церковь в Севастополе (на Слободке). Там пели Кириэлэйсон (Господи, помилуй)».

В отличие от своих русских собратьев по вере, просвещённая элита которых оказалась во второй половине XIX века заражённой проказой нигилизма, балаклавские греки, прошедшие суровую школу этнического выживания, верили истово, видя в православии основу как личного, так и национального духовного здоровья. Кроме того, образ жизни воинов, моряков и авантюристов приучал их относиться к религиозным таинствам с той простотой и серьёзностью, которую воспитывает в человеческом существе постоянное ощущение близости смерти. Центром греческого землячества в Севастополе всегда был храм, при котором создавалось образовательное подразделение для молодёжи. До Крымской войны это была церковь Свв. Петра и Павла и её церковноприходская школа, а в царствование Александра III во время возрождения Севастополя, в Артиллерийской слободке возник целый религиозно-просветительный архитектурный комплекс, включавший в себя здание Греческого училища и храм Трёх Святителей, освящённый 17 мая 1890 года. Сюда и водила тётка Фрося шестилетнюю Ахматову, и эти маленькие паломничества иначе как чудом небесным назвать, конечно, нельзя, настолько точно оказались тут избранными время и место.

В семье Горенко религиозным просвещением детей родители не занимались никак. Это, кстати, следует также признать благом. Стойкий либертинец Андрей Антонович и «идеалистка» Инна Эразмовна могли своей метафизикой только смутить детское сознание («там что-то есть, конечно, но…»). А школьные уроки Закона Божьего для Ахматовой с её необыкновенно ранним интеллектуальным и личностным ростом безнадёжно запаздывали и вместо просветительского эффекта вполне могли привести к катастрофе (как это происходило со многими её современниками-декадентами, для которых школьные батюшки оказывались излюбленными объектами юношеского протеста). Но те несколько живых уроков православия, полученные под сводами греческой церкви Трёх Святителей, в компании такой наставницы, как тётка Ефросинья, которая сама довела корабль до Балаклавы после смерти мужа в море, – расставили по местам в религиозном мировосприятии шестилетней Ахматовой всё и навсегда. Тётя Фрося, надо полагать, после морского возвращения в Балаклаву не мудрствовала лукаво в вопросах богословских, да и разъяснять что-либо было, в общем, не надо:

Δόξα Πατρὶ καὶ Υἱῷ καὶ Ἁγίῳ Πνεύματι. Καὶ νῦν καὶ ἀεὶ καὶ εἰς τοὺς αἰῶνας τῶν αἰώνων. Ἀμήν. Κύριε, ἐλέησον. Κύριε, ἐλέησον. Κύριε, ἐλέησον[119].