Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

«Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина (“На рождение порфирородного отрока”) и Некрасова (“Мороз, Красный нос”), – писала Ахматова. – Эти вещи знала наизусть моя мама». В эти же первые месяцы обитания в доме Шухардиной, слушая, как нанятая учительница французского языка занимается с Инной и Андреем, пятилетняя Ахматова тоже заговорила по-французски. Если учесть, что, по-видимому, к этому времени с помощью бонны Моники она уже освоила азы немецкого языка, то, не умея ещё ни читать, ни писать, Ахматова весной 1895 года имела такой солидный гуманитарный задел, которому могли бы позавидовать и ученики младших классов гимназии.

Неизвестно, как отреагировали родители на это впечатляющее проявление лингвистических способностей. Возможно, впрочем, что в суете текучих будней многоязычное лепетание дочери их не тронуло вовсе: Андрей Антонович всё время пропадал на петербургской службе, а Инна Эразмовна едва справлялась с домашними заботами. В дом, дополнительно к бонне Монике, была взята ещё одна нянька – калужская крестьянка Татьяна Ритивкина, поразившая детей сентенциями: «Наши дела как сажа бела» и «Отворотясь, не насмотришься». Об Ахматовой прозорливая няня, знакомясь с новыми подопечными, изрекла категорично:

– Эта перец будет!

Летом 1895 года Андрей Антонович снова повёз семью в Гугенбург. По соседству с дачей Краббау, где они остановились в этот раз, жила семья Тюльпановых с двумя малолетними детьми, сыном Алексеем и дочерью Валерией, тоже из Царского Села. «С Аней, – вспоминала Валерия Тюльпанова, – мы познакомились в Гугербурге, довольно модном тогда курорте близ Нарвы, где семьи наши жили на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бегло по-французски и по-немецки, и обе ходили с нашими “мадамами” на площадку около курзала, где дети играли в разные игры, а “мадамы” сплетничали, сидя на скамейке. Аня была худенькой стриженой девочкой, ничем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой. Я была очень подвижной, весёлой, шаловливой и общительной. Особенной дружбы у нас не возникло, но встречи были частые, болтовня непринуждённая, и основа для дальнейших отношений возникла прочно». Сама же Ахматова из всех впечатлений этого лета помнила лишь то, что «в Гугенбурге, когда мы жили на даче Крабау – я нашла царь-гриб». 11 июня 1895 года ей исполнилось шесть лет.

Летние месяцы 1895-го стали последними безмятежными временами как в детстве Ахматовой, так и в жизни всей семьи Горенко. Тревога надвигалась исподволь, неторопливо, дав впервые знать о себе грустной вестью, дошедшей из Севастополя ещё год назад. 13 февраля 1894 года там безвременно скончался в возрасте 44 лет титулярный советник Пётр Антонович Горенко, отпетый 14 февраля в церкви Всех Святых и погребённый на городском севастопольском кладбище. Врачи констатировали «смерть от чахотки лёгких»[114]. Скорбь Андрея Антоновича была, несомненно, искренна, но, вероятно, не беспредельна: жизнь брата всё время протекала вдалеке от него. И Андрей Антонович, и Инна Эразмовна, и уж тем более их маленькие, не знающие далёкого севастопольского дядю дети вряд ли могли представить себе, что в этой гибели скрывается страшный сигнал для всех них – по вещему слову царскосельского поэта, известного до времени под летронимом Ник. Т-о:

На консультации вчера здесь Смерть была
И дверь после себя оставила открытой…[115]

Осенью 1895 года признаки активного туберкулёзного процесса были обнаружены у трехлетней малышки Ирины Горенко. По тем временам это был приговор, однако оставалась призрачная надежда на благотворную перемену климата. Из Киева была срочно вызвана тётка Анна Вакар, которая увезла Рику к себе:

Всю ночь не давали заснуть,
Говорили тревожно, звонко,
Кто-то ехал в далёкий путь,
Увозил больного ребёнка.
А мать в полутёмных сенях
Ломала иссохшие пальцы
И долго искала впотьмах
Чистый чепчик и одеяльце…[116]

Ближе к зиме врачи заподозрили начало туберкулёза и у шестилетней Анны, и Андрей Антонович срочно отвез её в Севастополь, под крыло бабушки Ирины Ивановны Горенко и тётки Марии Антоновны. Инна, Андрей и полуторагодовалая Ия остались в Царском Селе с Инной Эразмовной. Чтó та пережила в эти осенние месяцы – лучше и не представлять…

После Царского Села, Киева и Гугенбурга первый, зимний Севастополь 1895/96 годов не произвёл большого впечатления на Ахматову: её «открытие» этих мест состоится годом позже. Тем не менее мемориальной доской в наши дни отмечен тот городской адрес, по которому она проживала, впервые попав на берега Ахтиарской бухты – Екатерининская улица, 12, жилище никогда не виденного ею деда Антона: