Ахматова в моем зеркале

Все эти годы преследуемые Мандельштам и Надя мыкались по разным углам. Их укрывали друзья, рискуя жизнью, чтобы спасти “ужасных террористов”. Они делили с гостями свою нехитрую пищу, зачастую – пустую пшенную или гречневую кашу, беседуя с ним всю ночь напролет, до самого утра. После смерти Мандельштама по друзьям скиталась Надя.

Это было время, когда любой следователь, любой начальник ЖЭКа, любой сосед могли превратиться с маленьких диктаторов. А любой человек мог легко сделаться их жертвой. И дело было не только в вожде: жажда выжить любой ценой и власть отравляли природу. Целое поколение вело себя так, будто ненавидело свободу. Будто жаждало насилия и авторитаризма. Поэзия сделалась опасным врагом народа. Но поэзию невозможно было уничтожить, зато можно было уничтожить поэта…

Осип кричал, шутил, нарушал все правила. Никак не мог сдержаться. До последнего часа не уставал изумляться тому, что происходило вокруг.

Для меня Осип был не только великим поэтом, таковым его признали позже, но и великим человеком. Самым близким мне человеком. Несмотря ни на что, я продолжала жить. Наверное, судьба подшутила надо мной, позволив вкусить позднюю славу, когда никого из моих друзей уже не было в живых».

Немногие поэты подарили нам чудо поэзии, сумели превратить события в стихи и заслужили бессмертие. Нет ничего удивительного в том, что отчаянный голос Ахматовой пришелся некстати в эпоху, которая намеревалась изменить мир. К людям относились по простому принципу: или с нами, или с врагами. Но разве не в этом заключается трагедия всех эпох, которые воспринимают только белое и черное и отказываются признать существование даже серого цвета?

Большую часть жизни мы растратили на застолья, от которых с души воротило, позволили чужой судьбе управлять нами. Сердце всегда брало верх над логикой. Как же, казалось бы, такая динамичная женщина, такая яркая личность могла оказаться настолько слабой, что позволяла судьбе неизменно погружать себя в пучину печали? Но ее выносливость, ее неизбывная боль, ее размышления о жизни, именно они-то и очаровали меня. Травмированная часть моей души будто соединилась с ее, раненой.

Это было крушением всего того, о чем мы мечтали в нашу далекую эпоху, чувство вины за то, что мы не смогли сделать.

В любви мы играли с огнем. Жили и любили на пределе, но в результате оставались в одиночестве, один на один с разочарованием. Нет, не только влюбленность управляла нами, но и безграничная жажда независимости. Даже последняя, самая значительная связь в нашей жизни, третий брак, оказалась катастрофической. О, эти параллельные миры! Мы наслаждались счастливыми минутами, не задумываясь об их мимолетности. Но горечи не было, нет! Разве что только упреки самим себе… С другой стороны, никто из наших бывших любовников и супругов никогда не переставал любить нас. Анна, выросшая на Пушкине, сделала из своей жизни сказку для взрослых. Ну а моя жизнь, смешавшаяся со сказками других, не наградила меня ничем иным, кроме как хрупкой психикой.

Умение переносить боль, терпение присущи русскому народу. Это же терпение научило меня смотреть на свою жизнь со стороны, точно наблюдатель. Это самое чувство, что страдаю не я, а кто-то другой, и дало мне силы не сломаться. То же самое чувствовала и Анна.

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари.
Ночь.

«Как я вас люблю, Анна».

Анна Ахматова была обаятельной женщиной, с одной стороны, уверенной в себе, а с другой – абсолютно незащищенной. Красавицей в общепринятом смысле этого слова она не была. Она была больше, чем красавицей – самим воплощением любви. Женщина, мечтающая писать стихи под звуки музыки Шостаковича, чтобы слова ложились на ноты. Осужденная некой странной судьбой прожить разные и зачастую странные жизни, как та, которую она прожила со своим третьим мужем, Николем Пуниным.

Поскольку они жили под одной крышей – Анна, официальная жена Пунина и его дочь, – то обычно обедали все вместе.

В те дни Анна уже начала подумывать о своем уходе. Почти ничего не осталось от магии тех первых месяцев, когда Николай Пунин ежедневно навещал ее в санатории. С грустью ей вспоминались дни болезни. В доме на Фонтанке жизнь казалась тусклой: она все еще думала о Гумилеве, скучала по сыну и мучилась угрызениями совести из-за того, что оставила его у свекрови.