«Концлагеря по всему миру! В качестве мести за угнетение рабочих и крестьян! Начальником этих лагерей должен быть Дзержинский. Самая подходящая кандидатура. А во главе всемирной Красной армии будет стоять Троцкий. Когда концлагеря переполнятся, я дам указание товарищу Троцкому в плен никого не брать, — рассуждал земной бог пролетариев, вчерашних уголовников и террористов России сам с собою, когда, как правило, оставался один. — Всех уничтожать на месте. Всех, всех! тех, кто думает иначе. Я — гений. Я сверг не только царя, но и Господа Бога. Я сам стану Богом. Я уже Бог, но пока в узком кругу. Сначала надо уничтожить царя…, а его уже уничтожили, мне только убедиться надо воочию. Хотя, я уже убедился. Сейчас я возьмусь за Бога. Храмы уже разрушают, но их слишком много, они слишком прочны. Пока нет такой техники при помощи которой можно было бы их разрушить. Надо заставить пролетариев, пусть скребут ногтями. А попов надо сослать в концлагеря, пусть там общаются со своим Богом. Товарищи! да здравствует ми…овая…еволюция!»
Ленин подпрыгивал у себя в кабинете, плевал в потолок и ждал, когда слюна попадет ему на макушку. Но слюна не возвращалась.
В это время кто-то постучал в дверь. Ильич замер, затем приблизился к стене и бочком направился к замочной скважине, приложил левый глаз. Там, за дверью стояла Надежда Константиновна, с красными навыкате глазами, мяла большой холщовый платок, похожий на портянку. Она часто прикладывала эту тряпку к носу, давно нестираную, негромко сморкалась и таинственно шевелила губами. Ильичу показалось, что она на него молится, поскольку она первая уверовала в его мудрость, а после Октябрьского переворота и в гениальность. Она была настолько счастлива с ним, что терпимо относилась к своему заклятому непобедимому врагу, своей сопернице Инессе Арманд. И подумать только, у Инессы громада детей от других мужчин, потому что она любвеобильная женщина, а она, Наденька, так катастрофически подурнела, постарела после раннего климакса, что для нее Ильич стал все равно, что шкаф для хранения платья и, тем не менее, какое он имел право поступить с ней так по-свински? Конечно, это его право, он все-таки вождь…Сука эта Инесса. Она во всем виновата.
— Что за молитва получилась? это лишний раз доказывает, что бога нет, что бог — это я, — проворчал Ленин и стал открывать дверь.
— Наденька, ты ли это? что тебе нужно от вождя мировой революции? — спросил он ласково, елейным голосом и сощурил левый глаз — от сердца
— Володенька, милый мой…твой портрет у меня всегда за пазухой, даже тогда, когда ты Инессу тискаешь. Нехорошая эта Инесса, вмешалась, глаза мои от нее распухли. Я, тут читала Короленко «Историю моего современника» и вспомнила твою ссылку неблагодарного царя. Тады я к тебе приехала, а ты с ружьем охотился, царь выплачивал тебе пособие на содержание, и я подумала: не слишком ли гуманно тогда относились к революционерам? И Короленко был в ссылке, как на курорте: сам губернатор Вологды приезжал к нему, сосланному, чтоб пожать руку. Разреши мою проблему, которая никак не разрешается.
— Правильно ты думаешь, Наденька. Но в пролетарских тюрьмах такого не будет, и быть не может. Пролетарские тюрьмы должны быть рассчитаны на то, что если враг не сдается — его уничтожают. Впрочем, кто это сказал? кажется, наш пролетарский писатель Максим Горький. Это я поручил ему выдать что−то такое, необычное про врагов революции, и он тут же исполнил. Три дня, правда, не спал, но выдал. Талантливый писатель, хоть архи нудный. Голодает сейчас. Я бы ему помог, но…пусть помучается или уезжает в Италию на курорт лет эдак на сто, а то письмами меня забросал, помилования врагам революции все клянчит. Испортился малость. У нас будет так: если враг революции и всего пролетариата попал туда однажды, у него не должно быть шансов на возвращение на свободу. Только в гробу, хотя, эти гробы будут, сама понимаешь…
− А где ты возьмёшь столько материала, скажем досок, чтоб смастерить гробы?