«Это непостижимо мне, что до сих пор никто не изгнал этих скотов, дыхание которых подобно смерти. Не уничтожит ли каждый диких зверей, пожирающих людей, даже если они сами имеют человеческий облик? Являются ли евреи кем-либо другим, кроме пожирателей людей?».
Если Ленину нечем было особенно гордиться, кроме расстрелов, да ценных указаний по тому же вопросу, то второй человек в партии, второе лицо в государстве Бронштен Троцкий мог гордиться созданием Красной Армии, в которой была налажена жесточайшая воинская дисциплина. И эта дисциплина давала положительные результаты. Подумать только, не проще ли было погибнуть в открытом бою, чем от пули командарма Троцкого и стать посмертно предателем? А Троцкий широко применял метод отстрела каждого десятого бойца, выстроив дивизию в одну-две шеренги и даря по портсигару каждому бойцу и пожимая ему руку, а когда доходил до десятого, тут вместо портсигара боец получал пулю в затылок от командира просто потому, что он оказался десятым, всего лишь. Эта несправедливая гибель от руки командующего лишь по той причине, что несчастный оказался десятым, стала привычной и каждый выстрел, каждый упавший боец, как сноп, сопровождался криками ура и бурными аплодисментами. Командующий был безжалостным человеком- головорезом и каждый упавший солдат для была просто бесхвостая обезьяна.
Ввести что-то подобное в рядах худой, разрозненной Белой Армии было просто немыслимо. Коммунисты как бы переориентировали сознание каждого бойца еще в немецких и российских окопах, когда русские воевали с немцами.
А организовать всякую голь, наемников в рваных штанах было очень легко и просто: им обещали рай на земле. Стоит только победить Белую Армию, как тут же революционные бойцы двинутся на запад в сытую Европу, а потом и в Америку.
И здесь братья по крови пригодились как нельзя лучше: в любой дивизии, в любом полку они возглавляли ВЧК, а ВЧК было что-то выше командующего в Красной армии. Евреи в непосредственных боях не участвовали, они следили за теми, кто стрелял, за командиром, как и какие команды он отдавал и если надо было, они могли поставить командира к стенке и расстрелять лично, либо в подвале пустить пулю в затылок. Пролетарский люд проявил необычную жестокость к пленным и непосредственно на полях боев.
Ленин с новой силой принялся за общее руководство в принятии тех или иных решений на фронтах Гражданской войны.
Услышав о том, что Белая армия, рас сосредоточена повсюду, как на юге, так и в Сибири, и эта армия, что-то там замышляет, высказывается против и даже, что-то такое там организуют, он, как и положено вождю, пришел в бешенство. Он вызвал того же Бронштейна и Янкеля Кацнельсона, будущего Свердлова, чьим именем уже назван город на Урале.
Всегда, когда Ленин приходил в бешенство и у него, как у бешеной собаки, начинала течь слюна, к нему заходили, словно чуяли что-то недоброе, самых близких, самых преданных два головореза, без предупреждения — Бронштейн — Троцкий и Янкель — Кацнельсон − Свердлов. Они обычно садились в кресла, не ожидая приглашения, в ожидании каких-то необычных решений или чтения морали, перемешанной с нецензурной бранью.
В этот раз вождь тоже сидел в кресле, опустив лысый лоб на стол. Он тяжело дышал, похоже, задыхался и Лейба уже стал шевелить отвисшими губами, чтобы узнать, в чем дело, как вождь сам поднял голову, сверкая налитыми кровью глазами.
— Лейба! Скоро мы погибнем! Нас раздавят как мух. Меня раздавят, а вас с Янкелем повесят на фонарный столб. Почему вы так слепы? Что, ничего не видите? Плохо вы бережете вождя мировой революции. Я не хочу быть раздавлен как муха. Я, если там, чего, погибну на полях сражений с винтовкой в руках.
Бронштейн расхохотался.
— Володя, ты винтовку никогда не держал в руках, а собираешься на поле брани, если только из-за угла, как любой еврей.
— Тоцно, тоцно, — повеселел Янкель и перестал дрожать. — Но ты скази, кто мог бы сделать такую пакость? Я тут зе ему отрезу пальцы.
— Да, Вольдемар, говори все как есть, — добавил Бронштейн.