Ленин нахмурился и сощурил левый глаз, а когда он щурил левый глаз, Янкель уже знал, что друг мыслит. И точно.
— Ты не понимаешь момента. Я хочу использовать гусских ду. гаков в качестве пушечного мяса для завоевания мировой революции. Победим во всемирном масштабе, тогда возьмемся за гусских…,выкурим их, как мух навозных и похороним в одной общей яме.
Итак, что произошло???
А произошло следующее. Воспользовавшись демократическим хаосом в результате свержения монархии, власть в России захватила международная террористическая организация, финансируемая Германией и американским еврейским лобби во имя собственного спасения. И то, что это так легко удалось, явилось для мира полной неожиданностью, не меньшей, впрочем, чем и для самих его участников — кучки морально развращенных наемников- авантюристов, собравшихся вокруг русского раввина Бланка — Ленина, присвоившего себе чужое имя.
Они продали свои имена, свою веру, свою национальность за 30 сребреников ради денежного мешка, а потом уже и ради неограниченной власти в результате неограниченного разбоя. Они, за исключением Ленина, не верили в свой успех до того самого момента, как запросто ворвались в Зимний, подобно дикарям и стали его грабить, начиная со столовых приборов, чуть изношенных ложек и вилок. Держа наготове заграничные паспорта, готовые в любую минуту исчезнуть из России так же неожиданно, как они в ней и появились, большевики организовали грабеж национального богатства страны, растаскивая его по углам, чтоб переправить за границу.
Вначале это делалось торопливо из рук вон плохо. Никто не знал, удастся ли завтра продолжить разбой, а потому все, что можно, нужно было взять сегодня. Уголовные элементы, выпущенные из тюрем, не желая делиться награбленным добром вступали в конфликты с ненасытными жидами, но видя, что русские гопники тащат в основном унитазы, вилки, да ложки, переключались на золотые унитазы, на вазы, на другие приборы и даже на картины, на все что можно было сбыть за рубежом, как драгоценность. Ленинский лозунг «Грабь награбленное!» — явился путеводной звездой для гуннов начала двадцатого века.
Почти сто лет нам рассказывали сказки о Зимнем дворце, как последнем оплоте царизма и взятие его народными массами. Только ни слова не было о том, как эти народные массы все крушили, как мочились на содранные со стен драгоценные полотна, как оправлялись прямо на полу, как разбивали окна для притока социалистического воздуха.
27
«Я согласен, что даже и отверженная порода капиталистов должна иметь свою долю влияния на общественные дела: но горе государству, когда она стоит во главе его! Лучше заменить её ленивою, развратною и покрытою лохмотьями сволочью: в ней скорее можно найти патриотизм, чувство национального достоинства и желание общего блага. Недаром все нации в мире, и западные, и восточные, и христианские, и мусульманские сошлись в ненависти и презрении к жидовскому племени: жид — не человек, он торгаш по преимуществу»…
Какие психологические процессы происходили внутри сверкающей лысиной коробке вождя мировой революции, Янкель не знал, хоть и находился рядом. Он не прочь был, чтобы там, в этом котелке, обрамленном веночком седеющих волос, произошел взрыв и этот человек, издающий непонятные флюиды, от которых наступает дрожь в коленях, разлетелся на части и тогда он, Янкель Кацнельсон, вполне мог бы принять от него волшебную палочку и управлять кровавым оркестром.
Вождь все время поднимал вверх руку и произносил одни и те же лозунг: да зд…авствует ми…овая…еволюция! Грабь награбленное! Стрелять, стрелять и еще раз стрелять! Потом пытался забираться в кресло в ботфортах, исполнить древний танец, но всякий раз оказывался на полу и начинал выть.
— Володя, что с тобой?
— ев…ев…ево…уция! — был его ответ, потом изо рта капала слюна на колени.
— Да, да, Володя, я знаю, сейчас ответственный момент. Но ты держись. Ты — вождь. Держись, как вождь, не постреливай, подними бородку, она у тебя похожа на меч, орудуй этим мечом, да так, чтоб соратники падали ниц, когда начнут сюда входить, как грешники в царство небесное.
— Коммунистическое царство, Янкель, жид паршивый, — заревел вождь и поцеловал Янкеля в переносицу, с которой все время спадали очки.
Вождь взобрался на крышку стола в не совсем чистых ботфортах, и оттуда смотрел на Янкеля, как на букашку.