Аккорды мракобесия. Том I

Ленин спрыгивал со стола, как мальчишка, садился в кресло, доставал чистый лист бумаги и в левом верхнем углу ставил роспись, приговаривая: к расстрелу, повесить, разодрать трактором!

— Попов, расстрелять всех попов, сжигать живьем, распинать на крестах, церкви и монастыри разрушить, а те, что не поддаются разрушению, превратить в конюшни, складские помещения и даже в туристические базы. Весь имущий класс уничтожить, отдав все богатство пролетариату. Немцам отдать. Немцы нас посадили в эти кресла, я немцам пол-России отдам, мне наплевать на Россию.

− Тору, не забудь Тору, − умолял Янкель, складывая руки, как христиане перед изображением Иисуса Христа.

Сам Янкель вдохновился, и это вдохновение помогло ему увидеть в образе Ленина, которого недавно отмывали в ванной, великого человека, некоего миссию, способного перевернуть мир вверх ногами. Старый мир изжил себя, он должен стать другим и стоять на голове!

− Как же я раньше не увидел в нем царя Давида? вот он Давид передо мной… произносит пролетарские лозунги, и все время постреливает, − сокрушался соратник Ленина Кацнельсон, но тот его не слышал.

Он стал на колени и уже не поднимался, а только стучал лбом об пол.

Ленин не обращал на него внимания, продолжая произносить лозунги по разрушению старого мира и установлению нового порядка на земле.

Вскоре едва слышно скрипнула входная дверь, в проеме которой показался Лейба Бронштейн в кожаной тужурке со следами крови на рукавах. За ним кошачьей походкой, опустив головы в покорности, следовали остальные соратники. Кто−то из них кашлянул и тут же получил кулаком в рыло от могущественного Лейбы.

Все встали в два ряда, а когда не хватило места, образовался и третий ряд, склонили головы и как по команде, хором произнесли:

− О великий, о мудрый, гений всех гопников и всего пролетарского человечества! Прости нас! позволь каждому рабу твоему пасть пред тобой на колени и поцеловать твои ботфорты.

− Всем оставаться на коленях! — велел Ленин и стал обходить своих капризных соратников, сверля глазами каждого. Все отводили глаза. Только Джугашвили и Бронштейн выдержали этот взгляд.

− На руки вождя и под потолок! — скомандовал Бронштейн−Троцкий.

− Нельзя, обгадится. Костюм новый, белье. Я умоляю вас, клянусь Торой: говорю правду, — умолял соратников Янкель Кацнельсон, наперед зная, что произойдет.

− Что будем делать? — взревел Ленин и выкатил глаза.

Все молчали, в рот воды набрав.

− Что будем делать, я спрашиваю?!

− О, великий, о мудрый! — начал свое краткое выступление Лейба Бронштейн. — После всего, что произошло, после реализации ваших мудрых предвидений, все члены Политбюро, ВЦИК, Цик и мик, добровольно отказываются от своего мнения и хотят руководствоваться только твоим разумом и твоим мнением. Мы раньше ошибались, разнежились в пуховых подушках с молодыми женами и подругами, когда надо было придерживаться параграфа «это есть наш последний и решительный бой». Отныне мнение гения — закон для неразумения, то бишь для неразумных. Прими нас таких, переродившихся, преданных под свое…ленинское крылышко.

− Да зд…гаствует ми…овая…еволюция! — воскликнул вождь и снова обгадился.

Слушая этот замечательный монолог своего коллеги и соперника Лейбу, Янкель Кацнельсон поднялся с колен, поднял руку вверх, подражая Ленину и произнес:

− Предлагаю всем пройтись по Петрограду, который сдался на милость победителя, нашего дорогого вождя Ленина. Если Ильичу понравится город, предлагаю тут же переименовать Петроград в Ленинград.

Раздались дружные аплодисменты и крики ура. Ленин не шибко верил словам, но хлопал в ладоши дольше всех.

− Как, будем нести на руках Цезаря новой России? — спросил Апфельбаум Гершон.

− Нет, я сам пойду в окружении своих единоверцев. Я хочу танцевать. Давайте станцуем и споем марсельезу, произнес Ильич и поцеловал друга в жирные губы.

Апфельбаум залился краской. Он намеревался утащить своего постельного друга куда-нибудь…, хотя бы за занавеску, но Илич был в ударе от новостей, от которых буквально завтра, должен с рассветом, содрогнуться мир.

− Шалом! — только воскликнул он и присоединился к древнему танцу. Ильич уже начал уставать, а штаны стали буреть.

— Побегу! на капиталистов всех стран помочусть. А остатки прикажи Лейба отдать пролетариату, пусть выжимают и пьют мочу гения всего человечества.

Когда кончился древнееврейский танец, было ровно 12 часов дня. Отец, русской нации, друг всех детей, выйдя за порог дома и глотнув свежего воздуха, трижды чихнул и всего дважды стрельнул. Улицы города были пусты. Петроград выглядел городом мертвых. И только у памятника «Медный Всадник», посвященный Петру Первому, группа гопников- пролетариев держала плакат под названием «Долой стыд», обнажалась и тут же совокуплялась, потом мочилась на подножье памятника, потом девушка снова лезла в штаны и хваталась за что-то ценное.

— Долой стыд, — кричали другие гопники, совершенно обнаженные.

— Ильич, снимай одежду и давай совокупляться!