Аконит

Общественность, которой Рубиновая дама предоставила косвенные улики, додумала все сама. Особенно подстегивали доказательства, явившиеся в лице Рие, Исабэллы и еще нескольких бывших «кирпичей», которые теперь не служили хозяину и могли рассказать все и полиции, и журналистам. Конечно, самые неприглядные поступки, совершенные узниками лаборатории, не разглашались. Да и не были так важны, как внимание на фигуре дюка Баррета, который был убит выстрелом в голову из служебного револьвера Кристофера Хантмэна.

Последний охотно рассказывал все о совершении убийств, о том, почему он убил каждого и что стало причиной. Эксгумация трупа из могилы Гилберта показала, естественно, то, что и должна была показать с самого начала – погребенный не приходился кровным родственником Кристоферу, в отличие от оставшейся ноги.

История родителя, который вопреки коррупционерам в полиции, системе, лжи и замалчивании смог докопаться до истины и стал своеобразным народным мстителем, произвела на столицу впечатление. Аконитом скорее восхищались, особенно вспоминая, что именно он в свое время смог поймать Людоеда и насколько много он отдал за защиту Короны, которая так поступила с ним и со своими подданными. С детьми!

Все закрутилось в череде сплетен, слухов, статей и официальных заявлений. В воздухе витал дух изменений, и парламенту предстояло решить, насколько сильными они будут, ибо его величество затаился, боясь действовать на нервы тем, кто несколько зим назад устроил путч. Теперь тот путч может стать настоящей революцией, которая кровавым вихрем пронесется по стране.

Рубиновую даму теперь многие монархисты считали «продажной бабой». Именно в таком уничижительном ключе они отзывались о ней. Но большинство все же восхищались ее смелостью. Однако никто так и не узнал, кем она была. Ее последняя статья с интервью некоторых из узников лаборатории отгремела, а затем она выпустила короткое прощание. На этом ее история была окончена.

И теперь Кора смотрела на знакомое название газеты, ежилась от задувших по-осеннему ветров и не могла смириться с тем, что было написано на первой полосе.

– Его должны были приговорить к заключению! – Гил метался по комнате, как зверь по клетке.

– Должны, – тяжело вздохнул папа Коры, – но если новый дюк Баррет что-то может, так это продавить свое мнение.

– У их семьи достаточно компромата на такой случай, – поддакнул Рие.

– Месть за убийство отца, – пробормотал Максимилиан, отпивая чай.

Кора вытерла слезы, беззвучно льющиеся по щекам, и сгребла рыжую кошку, пахнущую корицей и выпечкой, в охапку. Сонная Бренди, питомица Максимилиана, негромко мявкнула, но милостиво позволила зарыться носом в ее мех.

Пока шли разбирательства, Гил нашел жилище в многоквартирном доме, который принадлежал бабушке Максимилиана. Совершенно очаровательная старушка, пьющая бренди, как сок, не задавала лишних вопросов. Она сделала хорошую скидку и поселила приятеля своего внука на втором этаже.

– И что нам делать? – спросила Кора, хлюпая носом. Кошка замурчала и принялась вылизывать соленые щеки.

– Боюсь, я сделал все что мог и даже немного больше, но повлиять на решение неспособен, – хмуро заключил отец, жуя мундштук трубки.

– Донни тоже узнавала… Мы даже не можем никого подкупить, – мрачно добавил Рие.

Гил выругался, вырываясь на балкон и закуривая. В комнате повисла тишина. Страшная. Темная и колючая, сырая от слез и холодная, как осенние ливни.

«Казнь состоится», – говорил заголовок статьи. Два слова, перевернувшие все одним летним утром. Два слова, перевернувшие все в начале осени.

* * *

Кора сдирала тонкую обветренную кожицу с губ, ощущая привкус крови во рту. Она крепко сжимала пальцы Гила, который замер, как ледяное изваяние. С неба сыпалась неприятная морось, и по площади стелился туман.

Казнь Аконита назначили на раннее утро, на огороженной решетками площадке, такой маленькой, что, конечно, не все желающие могли подойти ближе. Максимилиан с констеблями помогли протиснуться через толпу, чтобы занять первый ряд. Кору потряхивало. Слезы пока не лились ручьями по щекам. За последние дни их было пролито столько, что веки постоянно были красноватыми и припухшими, а голову сжимал обруч из боли и отчаяния.

За забором возвели деревянный помост, а на нем возвышалась П-образная виселица. Даже от взгляда на эшафот Кору мутило. В горле вставал ком, а легкие сдавливало так, что нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть. Несмотря на холод, ладони вспотели. Волосы трепал ветер.

– Может, тебе лучше уйти? – тихо спросил папа, наклоняясь.

Кора упрямо помотала головой, придвигаясь ближе к Гилу. Он не реагировал ни на кого, только смотрел вперед, необычайно бледный.

– Если станет плохо, говори, – шепнул Максимилиан.

Она отрывисто кивнула, давая понять, что услышала его. Язык словно прилип к небу, изо рта никак нельзя было выдавить и слова. Кора не могла уйти. Не могла оставить Гила. Не могла оставить дядюшку Криса. Он не заслуживал того, что с ним собирались сделать. Совсем не заслуживал.