Силен никогда не верил в сверхъестественное. Но ему не так уж много было известно о болезнях разума и присущих им галлюцинациям. Его страх перед мёртвой женщиной возрос вдвойне из-за страха перед безумием. Эдгар ощущал, что, вне всяких сомнений он уже вступил на тропу, ведущую к одному из видов безумия. Поначалу, в промежутках между паническими атаками, он пытался совладать с собой. Он даже отправился в публичную библиотеку, с мыслью проштудировать несколько медицинских книг, посвящённых различным патологиям сознания. Однако это был первый и последний его визит в библиотеку — ибо, в то время, пока он скользил взглядом по странице одной из книг, буквы начали внезапно расплываться и исчезать, и ему почудилось, что взгляд его, проникая сквозь них, устремляется в наполненную тенями бездну, в которой плавало лицо Элизы.
С тех пор явления лица стали всё более частыми с каждым днём, пока не настал тот час, когда он стал видеть его постоянно. Некоторое время он пробовал напиваться; употреблял наркотики и транквилизаторы — но призрак не оставлял его даже в самом глубоком бреду опьянения. Тогда его разум подчинился страху, который был выше его разумения; и отныне его постоянными спутниками стали дьявольские фантазмы и суеверные ужасы. Видение больше не было обычной галлюцинацией, оно вернулось из потаённых царств мёртвых, из бездны за пределами смертного восприятия, чтобы сковать его кровь и разум ледяными оковами кошмарных намёков на то, что сокрыто в глубинах смерти. Похоже, что его разум уже окончательно сдался, ибо вскоре Силен потерял свой страх перед безумием, растворившийся во всеобъемлющем и намного более ужасном страхе перед мёртвой женщиной и неведомым миром, в который он низверг её своими преступными руками. Он потерял голову, всецело поглощённый своими видениями; он сталкивался с людьми на улице и часто выскакивал под колёса проезжающих машин. Но каким-то чудесным образом, подобно сомнамбуле, он всякий раз избегал горькой участи, не подозревая ни об опасностях, которым подвергался, ни о спасении от них.
Теперь лицо было совсем рядом. Элиза сидела напротив него за каждым столиком, двигалась перед ним по тротуарам, каждую ночь стояла в изножье его кровати. Лик её всегда был неизменным, с широко раскрытыми глазами и губами, застывшими в попытке наполнить грудь воздухом. Силен больше не осознавал, что он делает и куда идёт. Какая-то автоматически функционирующая часть его мозга взяла на себя управление каждодневными движениями и действиями его жизни. Сам же он был всецело одержим образом Элизы, пребывая в своеобразной ментальной каталепсии. Словно во власти какого-то жуткого гипноза, целыми днями под ясным солнцем, под дождливым небом или в тёмных комнатах он наблюдал за картинами своих видений — даже ночью, при свете лампы или в полной темноте. Он почти не спал, и в недолгие моменты забвения Элиза парила над ним, в видениях его грёз. В основном это происходило ночью, во время ложных пробуждений, когда ему удавалось постичь бездну, которая лежала позади неё и под её лицом — бездну, в которую, медленно погружались провожаемые его взором блёклые ужасающие формы, подобные трупам и скелетам, которые бесконечно падали и расточались в непостижимом мраке. Но само лицо никогда не погружалось в бездну.
Он потерял всякое представление о времени. Силен вновь и вновь переживал то мгновение, когда он в последний раз видел Элизу, зрительный образ которой оказался увековечен в несуществующей вечности. Он ничего не знал ни о городах, через которые шёл, ни о своём маршруте, который привёл его в один из вечеров назад в тот город и к той реке, где всё произошло. Он знал лишь, что лицо ведёт его куда-то, к финалу, который его парализованный разум не мог даже вообразить.
Невидящим взором он смотрел на лицо. Здесь, в сумерках, под безучастными ивами, рядом с неузнанными им водами Сакраменто, оно было ещё ближе к нему, чем раньше. До призрачной шеи можно было дотянуться рукой — как и в тот раз, когда он разомкнул свои сжатые на живой шее Элизы пальцы и низверг её в сокрытые угрюмыми сумерками воды много месяцев назад.
Силен не замечал, что стоит на самом краю берегового обрыва. Он видел лишь черты Элизы, знал, что её горло вновь находилось в пределах досягаемости его пальцев. Это был безумный импульс неистового ужаса, абсолютного отчаяния, заставившего его вцепиться в белый призрак, с его неизменными глазами и ртом, и мертвенно-синюшными, неизменными отметинами ниже подбородка…
Он всё ещё видел лицо, когда погружался в глубины вод. Казалось, он скользил по неизмеримой бездне, в которой человеческие костяки и трупы медленно погружались во тьму, похожую на расплывающийся в вечности мир со всеми своими прошедшими годами и эпохами. Лицо было совсем рядом с ним, пока он погружался в пучину… затем оно начало удаляться и уменьшаться… а затем, внезапно, он навсегда перестал что-либо видеть.
От Мейчена до Вандермеера:
химерический пейзаж как воплощение Зла