Аксенов

Е.П.: Я тогда у него спросил — что, и никогда с тех пор? Он говорит: «Ты знаешь, один раз чуть было не сорвался, когда умерла мама, на поминках мне налили стакан, и я уже потянулся рукой к стакану и… и понял, что — нет, я уж и здесь не буду пить, и не выпил». И еще одна была история. Мы жили зимой с семьдесят девятого на восьмидесятый год в Пахре, у Майи на даче. Однажды решил я посетить местный кинотеатр в Доме офицеров. Я иду, метель была, и вдруг вижу — мне навстречу машина, помигала фарами, Василий Павлович в машине. Говорит: «Ты знаешь, у меня в “Континенте” вышла пьеса “Цапля”». «Континент», эмигрантский запрещенный парижский журнал, антисоветский…

А.К.: Это ты мне объясняешь? Или читателям?

Е.П.: «Возвращайся, давай отметим, шампанского выпьем», — говорит. Я сел в машину, в кино не пошел… Вот тогда Вася выпил не один-полтора-два бокала, как потом всегда пил, а бокала три, а то и четыре…

А.К.: То есть бутылку шампанского…

Е.П.: И вдруг я увидел другого Аксенова, понимаешь, даже по лицу. У него такое… У него черты лица заострились, он стал более такой кошачий, стал так хихикать чуть-чуть и стал немного агрессивнее, что ли… Это продолжалось, сколько там это опьянение продолжалось, ну, полчаса, наверное, или час. Но я понял, каков он может быть, если еще, еще и еще…

А.К.: Ну, последняя история на эту тему. Это году в семьдесят третьем я был на пьесе Васиной «Всегда в продаже» в «Современнике», тогда еще на Маяковке. Это был уже не премьерный спектакль, не знаю, почему там много народу собралось… Может, потому, что знали — скоро его из репертуара снимут… А после спектакля все намеревались большой компанией ехать в театр на Таганке на ночь, ночью там должен был быть концерт «для своих» группы Леши Козлова, группы «Арсенал» первого созыва, которую еще никто тогда не слышал, должно было быть большое такое неофициальное событие музыкальное. Ну, спектакль кончился, и мы все стоим возле «Современника». Стоит Вася, еще кто-то, я затрудняюсь вспомнить теперь, кто именно, кто-то из современниковских женщин. И вот одна из них говорит так мечтательно, видно, что приятное воспоминание: «А помнишь, Вася, когда была у нас твоя премьера, как ты выпил и в носках плясал?» И сразу встала передо мной некоторая картина, понимаешь? Как именно Вася выпил, что в носках плясал… Он, конечно, стал совсем другой человек, когда бросил пить. И литература его не могла не стать другой.

Е.П.: Потому что без пьянства не существовало бы раннего Аксенова, а такого, каким он стал позже, не могло быть, если бы он продолжал пить. Включая «Остров Крым».

А.К.: И включая «Ожог»…

Е.П.: Нет, «Ожог» был еще алкоголический.

А.К.: Женя, заспорим? Герой «Ожога» в середине романа бросает пить. И в это же время бросил пить Аксенов. И поэтому там отчетливо видно: до половины роман написан на одной энергии, а с половины — на другой.

Е.П.: Но только к концу романа у героя «белочка» начинается… И еще — сцена в «Острове Крым», когда приезжает Лучников в Москву на выборы и проводит ночь среди московской богемной пьяни, тоже, по-твоему, безалкогольная?

А.К.: Ко времени написания «Острова Крым» у него еще воспоминания алкогольные были яркие. А постепенно они выветрились, и из литературы его вымылась эта краска.

Е.П.: А я тебе говорю, что он до конца это все помнил. И в его последних книгах имеются на эту тему фразы опытного человека. У него в жизни был сухой закон…

А.К.: Суховатый в смысле поведения и сухой — в смысле вина.

Е.П.:…а в литературе — не было у него сухого закона. И я могу говорить долго на тему, почему ему не нравились «Москва — Петушки». Например, о том, что «Москва — Петушки» не нравились Аксенову — и одновременно не нравились абсолютно полярно противоположному ему как писателю Виктору Петровичу Астафьеву…

А.К.: Тоже не нравились? Странно…

Е.П.: Я и того, и другого прямо спрашивал, почему, и четкого ответа не было, а было такое злобноватое мычание — и у того, и у другого. То есть четких, конкретных претензий не было.

А.К.: А я думаю, что им сам подход не нравился — эдакая умиленная эстетизация интеллектуального люмпенства и специфический юмор, все эти «слезы комсомолки», «ханаанский бальзам»…

Е.П.: Вполне может быть. Мы вспомнили истории про молодого Аксенова, можно таких историй набрать и про Астафьева… У которого еще и отец был, как он писал, сильно пьющий. И они — и Аксенов, и Астафьев — с этим расстались, им перестало это нравиться, их перестала вдохновлять поэтика пьянства, на которой была построена большая часть литературы тех лет. Причем хорошей литературы.

А.К.: Если решиться сказать от их имени, получится примерно такая формулировка претензий: ты наше больное сделал предметом литературной игры.