Актриса

Однажды вечером девушки отправились к Айвору Новелло, с давних пор соперничавшему с Маком. Одни говорили, что это из-за Новелло Мак сбежал в Ирландию, другие утверждали, что они продолжали дружить. Как бы то ни было, после приезда Кэтрин и Плезанс в Лондон Айвор взял над ними шефство: устраивал им встречи с нужными людьми, помогал приятно проводить время. Но однажды вечером… «Как же я раньше этого не замечала?» – удивлялась потом моя мать.

«Выражение ее лица».

Оно было искажено гримасой боли. Как будто в нее воткнули что-то острое, осколок металла или стекла. Айвор сел за фортепиано, и все начали петь. Выпивка лилась рекой. Затем Айвор взял туфлю моей матери и предложил тост за всех присутствующих. Трудно поверить, что кто-то действительно пил шампанское из обуви, еще хранящей тепло человеческой ноги, но в то время это развлечение считалось модным, и Новелло его любил – или делал вид, что любит. Само собой, сперва девушке приходилось станцевать на столе или на другом возвышении, чтобы мужчина мог снять с нее туфельку – не станешь же скакать на одной ноге и возиться с застежкой и ремешками.

(Да неужели? Вслух я ничего не говорила. Я смотрела в книгу: «роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».)

В тот раз ей пришлось взгромоздиться не на стол, а на крышку содрогающегося кабинетного рояля и спеть «Вальс моего сердца» – сочинение самого Айвора, кого же еще.

Он налил шампанское, высоко держа бутылку, и поднял маленькую атласную туфельку с бантиком из фальшивых бриллиантов. Мать восседала на рояле, трогательно свесив над клавиатурой голую ступню. Вокруг безумствовали пьяные гости, а среди них – Плезанс Макмастер с застывшей на лице улыбкой.

– За Талифу! Девица, встань! – провозгласил Айвор. Поднес туфельку к губам и сделал вид, что пьет.

– Встань! – подхватили остальные. Плезанс тоже подняла бокал. Выражение лица подруги – будто что-то медленно душило ее изнутри – навсегда отпечаталось у матери в памяти.

– Встань!

Как я раньше этого не замечала?

– Встань!

Они по-прежнему жили вместе в Ноттинг-Хилле. Дома Плезанс упрекнула Кэтрин, что теперь та почти не проводит с ней времени. Она говорила на повышенных тонах. Обижалась, что Кэтрин вечно где-то пропадает. Хотя они только что вместе вернулись домой после вечера у Айвора и вместе снимали макияж, Плезанс посмотрела на нее в упор и заявила: «Я совсем тебя не вижу».

Я что, невидимка?

Они сидели прямо напротив друг друга.

Отчего-то Кэтрин стало зябко, словно кожи коснулся лунный свет. Ей пришлось повернуться и взглянуть на свое отражение в зеркале, потому что она не понимала, что странного увидела в ней Плезанс. Но из зеркала на нее смотрела обычная Кэтрин, немного разрумянившаяся после успеха на вечеринке, но в общем и целом прежняя.

Они, как обычно, легли в постель валетом. Плезанс отвернулась к стенке и уснула. Моя мать моргая глядела в потолок. Сон к ней не шел. Как все это несправедливо.

Это же просто работа, недоумевала она. Что она должна была сделать? Упасть со сцены? Забыть свои слова, чтобы Плезанс ей посочувствовала? «Бедняжка Кэтрин. Бедная девочка. Ты моя несчастная». Кстати, немного сочувствия ей не помешало бы, потому что Орсон Уэллс был не единственным свинтусом, который заявился к ней в гримерную, чтобы дать ей понять, что она ему не подходит. Некоторые из этих мужчин по какой-то необъяснимой причине вели себя просто ужасно – грубо и неучтиво. Как будто она у них что-то отняла. Выглядело все это странно, но Плезанс находила это нормальным, что говорило не в ее пользу.

После этого они больше не веселились.

«Нет, веселья было хоть отбавляй», – говорила она. Но уже без Плезанс. Они больше не хохотали в трамвае. Ни одна из них больше не щекотала незаметно другой лодыжку во время серьезного разговора. Не осталось никакой «вечной дружбы».

Несколько лет спустя Плезанс вышла замуж за актера Бернарда Форбса, который станет одним из первых режиссеров мыльной оперы «Улица Коронации» производства «Гранада телевижн». Она вступила в новую жизнь, испытать которую так и не довелось Кэтрин: сначала в тесной квартире с маленькими детьми и запахом мокрых пеленок, а затем в доме в Пёрли, в графстве Суррей. Она вырастила трех детей и отправила их учиться в университеты в Ноттингеме, Дареме и Дублине. Один из них, как не упускала случая напомнить мне мать, стал врачом.

Плезанс приехала на похороны. С собой она взяла мужа и дублинскую дочь, которая живет на Хоут-Хед, где когда-то жили ее дед с бабкой. В сравнении с тем временем дом уже не так хорош, хотя годы назад они арендовали его еще бедными актерами.

Я не сразу поняла, кто эта средних лет женщина, сидящая в первом ряду. Явно не актриса. Из того разряда женщин, каких актрисы пытаются играть, но какими никогда не согласятся стать: налаченные пепельные волосы, хорошее пальто из верблюжьей шерсти, черные лакированные туфли на высоком квадратном каблуке. Она заключила меня в объятия:

– Бедняжка!

Голос неожиданно юный и тоненький.