Актриса

Всю неделю она хотела узнать, куда девался Джеймс Никсон, но чувствовала, что делать этого нельзя. Подумывала оставить для него записку у портье, но побоялась допустить бестактность. Больше она никогда его не видела.

Утром она отсыпалась. Обязательно. Однажды днем – тот редкий случай, когда ей было нечем заняться, – она завернула в «Сакс» присмотреть подарок для Плезанс, по которой скучала, хотя та писала ей редко и скупо. Она проводила рукой по кашемиру и шелку, понимая, что Плезанс сочтет подобный презент экстравагантным, а вещи дешевле не нравились уже самой Кэтрин. Ее вкусы изменились, и пути назад не было; она шла по дороге с односторонним движением. В результате она так ничего и не купила и послала – или написала, но так и не отправила ей длинное письмо, – или просто вздохнула от безнадежности.

В октябре погода испортилась, и она вполне могла бы уехать домой, если бы знала, как это устроить. Позже, размышляя об этом времени, она пришла к выводу, что и не могла не чувствовать себя отлично. Каждый вечер она выходила под свет софитов, понимая, что это ее судьба, но судьба как будто застыла на месте, бесконечно воспроизводясь в одном и том же виде. Она произносила одни и те же реплики в одной и той же пьесе, вечер за вечером, и уже сам город стал казаться ей нереальным.

Она словно попала в замкнутый круг, и механизм, управляющий ее жизнью, крутился без ее участия. В сентябре ее агенту Эдди Молку наконец выпал счастливый шанс, которого он так долго ждал. Он убедил продюсеров новой постановки, что ирландский акцент – это восхитительно, и осенью Кэтрин уже репетировала роль, которой предстояло определить все ее дальнейшее существование.

Премьера спектакля «Молитва перед рассветом» по пьесе Шелдона Кокса состоялась в ноябре 1948 года в театре Адельфи на 54-й улице. Впоследствии более известная как «Священная война Маллигана» – под таким названием вышел снятый по пьесе фильм – она получила шумный успех и привела Кэтрин в Голливуд, чем обеспечила ей настоящую славу.

Действие разворачивается во время наступления союзников во Франции, и Кэтрин О’Делл (уже с обновленным написанием фамилии) играет отважную ирландскую монахиню-медсестру по имени Мария Фелиситас, которая ухаживает за ранеными в полевом госпитале в Нормандии. Передвижной госпиталь расположился среди руин разбомбленной старой церкви. В первой сцене на ряд кроватей льется сквозь витражи лунный свет; сбоку устроена часовня. Вдали слышен гул самолетов, грохот тяжелой артиллерии, прерываемый блюзовыми рыданиями губной гармошки – играет раненый солдат из Миссисипи – или бормотаниями ослепшего паренька, Джимми, которому снится, что он снова видит.

Сестра Мария – юная, но сильная духом уроженка западной Ирландии – вступает в спор с американским капитаном ирландского происхождения Маллиганом, который разыскивает вражеского солдата, замешанного в военных преступлениях. Обмотанного бинтами нациста обнаруживают среди подопечных монахини; тот почти не приходит в сознание, и сестра утверждает, что он слишком слаб, чтобы предстать перед судом. Капитан настаивает. Она не уступает. Они спорят несколько дней и в конце концов влюбляются друг в друга. В финале, после невероятно долгой ночи, часть которой влюбленные проводят в молитве, Маллиган гибнет от пули врага, лишь притворявшегося немощным. Этот неожиданный поворот, когда утрату несет женщина, а не мужчина, и превратил образ сестры Марии Фелиситас в сенсацию. Первый – он же последний – поцелуй влюбленных вогнал бы в краску епископа. После поцелуя капитан Маллиган падает на колени сестре Марии, сидящей на разбомбленных и осыпающихся алтарных ступенях, и умирает. В его бездыханном долговязом теле нет никакого изящества, и вся эта неуклюжая Пьета открывает какую-то новую правду о смерти, вере и войне.

«Он покинул меня, – говорит она, – и забрал с собой и луну, и солнце. Он забрал мое прошлое и мое будущее, но больше всего я боюсь, что он забрал у меня моего Бога».

Разумеется, Бога он у нее не забрал. Пока два санитара уносят тело, американский солдат выводит в блюзовой манере начальные ноты гимна «О благодать». Монахиня встает; через круглый витраж на ее лицо ложатся пестрые пятна света. Занимается заря. Слепой паренек кричит в предсмертной агонии: «Солнце! Солнце!», сестра Мария Фелиситас подходит к нему и говорит: «Да, Джимми! Ты видишь! Ты видишь солнце!»

Занавес.

Публика в Нью-Йорке рыдала. Зрители вскакивали со своих мест, издавали восторженные вопли и аплодировали как одержимые. Они осыпали ее подарками, кидали на сцену цветы и не только. Один зритель из первого ряда вытащил из нагрудного кармана платок и подбросил его так высоко, что она приняла его за живую птицу. Все это понемногу начинало ее пугать, говорила она.