Актриса

Съемки «Священной войны Маллигана» закончились осенью 1950 года, а в прокат фильм вышел под Новый год. В нем впервые можно узнать в Кэтрин О’Делл ту актрису, какой она станет впоследствии. Сегодня нам трудно представить ее другой, но этот образ возник не сам собой. Перед тем, как отважиться на «Маллигана», студия попробовала ее в остросюжетном фильме «Спираль». Когда я смотрю эту картину, мне представляется, что ее карьера могла быть совсем другой, не настолько ирландской.

В этом безобидном детективе, действие которого разворачивается среди залитых солнцем холмов неподалеку от Лос-Анджелеса, Кэтрин играет скрытную сестру убитой героини, не выпускает из дрожащих рук сигарету и в основном темнит.

– Ваша сестра с кем-то встречалась? – сыщик наклоняется и подносит огонь к ее сигарете.

Она поднимает на него глаза. Открывает рот, чтобы ответить, и я слышу незнакомую мне женщину.

– Не понимаю, к чему вы клоните?

Когда я пересматриваю этот фильм, мне каждый раз хочется завопить и ткнуть пальцем в экран. В мою мать будто кто-то вселился, если только на студии не перемудрили с дубляжом. У нее поставленное произношение, с каким в те годы, явно подражая высшим слоям общества по обе стороны Атлантического океана, говорили актеры, – хрустальное до прозрачности.

– Я хотела бы вам помочь, детектив. Жаль, что не могу.

Выговор без признаков этнической принадлежности; голос без намека на эмоции, хотя от одного слова к другому перекинут связывающий их мостик презрения. Впрочем, чего еще, кроме презрения, ждать от красивой женщины?

– Моя сестра была несчастна, детектив. Вы, наверное, уже догадались.

В этой первой ее роли в кино ощущается что-то еще, что вступает в противоречие с ее же надменным тоном. Внешне она выглядит немного неряшливой: юбка шерстяного костюма растянута на заднице, руки без конца трогают то лицо, то шею, в рыжих волосах больше от шлюхи, чем от ирландки – они наводят на мысль о борделе, а не об ирландских болотах. Эта легкая запущенность – явный результат взаимодействия актрисы с оператором; она точно представляла себе, как будет смотреться на экране. Моя мать умела работать перед камерой. Она знала, как подогреть ожидания зрителя, потому что контролировала каждый кадр, а этому искусству невозможно ни научить, ни научиться. В каждой сцене она перетягивала все внимание на себя.

По ту сторону камеры стоял великий Ласло Молнар, перебравшийся в Америку из Венгрии в 1938 году. Многие из тех, с кем они с Филипом познакомились в первый год съемок, иммигрировали из Европы, и, по ее воспоминаниям, в разговорах за ужином с равным успехом могла всплыть тема поднимающего голову фашизма и популярности Микки Мауса. Вряд ли они говорили о феминизме – судя по грязноватой сексуальность «Спирали». Нетрудно понять, что они с Филипом легко вписались в ту компанию.

После скромного дебютного успеха она продолжила подготовку к «Маллигану»: примерка костюмов и пробный грим, занятия с балетмейстером и тренером по постановке голоса. Ей запретили мочить волосы, а спать велели в пропитанных маслом хлопковых перчатках, чтобы сохранить белизну сложенных для молитвы рук. Но в первый же день съемок вся кропотливая работа пошла прахом.

– Я все пустила коту под хвост, – любила она повторять.

Сестра Мария Фелиситас не желала держаться ни в рамках строгих монашеских правил, ни даже в рамках сценария. Она была неукротима. Певучий голос, небрежная естественная красота. Кэтрин убедительно изображает ирландскую девушку, одновременно плутоватую и чистую. Без сомнения, фильм выстрелил благодаря ее взгляду – «на голове платок, в глазах огонек», как выразилась критик Полин Кейл, – а не благодаря сентиментальному сюжету.

Роль требовала немалых физических усилий. В Голливуде всегда ценили шустрых монашек, и она весь фильм носится по госпиталю так, что развеваются полы одеяния. Но отраднее всего слышать акцент сестры Фелиситас: неубиваемое очарование Коннемары на фоне истерзанного войной мрачного севера Франции.

Позже, когда моя мать оставила кино, ее ирландский дух стал поэтичнее и сдержаннее. Со временем он превратился в нечто вроде визитной карточки страны или национальной колыбельной. Ее зрелый сценический голос звучал невероятно красиво, с нарочитой, почти утрированной мелодичностью; согласные смягчились и притихли; она чуть растягивала слова, окрашивая каждую фразу яростью или иронией. Она специально ломала ритм речи, и, хотя это выглядело манерно, не попасться на крючок было невозможно. «Всегда удивительна, – говорили критики. – Изумительна». Что-то в ней было от «ночной бабочки», она сама это признавала.

Сестра Мария Фелиситас в свое время была такой же. Та еще кокетка.

– Ну я и растяпа! – восклицает она на бегу, пытаясь поймать упорхнувшую канарейку. – Откуда только руки растут?