Актриса

По просьбе Кэтрин (или ее агента Эдди) в картину пригласили оператора «Спирали» Ласло Молнара, и вновь она не подвела, попала прямо в точку, сумела найти нужный свет, увидеть себя глазами зрителей, и с каждым дублем показывала что-то новое, находила более удачный вариант. И никогда не забывала слова.

Их отношения стали настолько теплыми, что несколько лет я считала Ласло своим отцом, хотя хронология не совпадала. К 1951 году он вернулся в Европу и следующие несколько лет бывал в Америке лишь наездами. Из-за разгула маккартизма его принимали уже не так радушно, как прежде. В итоге он осел в Италии, где я, тридцатипятилетняя, как-то его навестила.

Шло первое лето после продажи дома на Дартмут-сквер. Мать умерла больше года назад, а мы продолжали жить в большой обшарпанной квартире возле Пеппер-Канистер-Черч, пытаясь распутать клубок ее долгов. Я решила, что появление ребенка придаст жизни смысл, и мы вступили в тот спокойный период, когда сексом занимаются ради будущего, что, наверное, отнимало часть удовольствия. Пару раз у меня случались задержки, но все это было не то, и втайне я считала себя неспособной к деторождению. Я не могла захотеть по-настоящему. Если бы я действительно желала того, в чем нуждалась, думала я, и в нужное время, то и тело этому подчинилось бы.

Одним весенним утром я проснулась с внезапной мыслью, что должна узнать свою ДНК, прежде чем передавать ее кому-то еще. Вот чего мне недоставало. Мне надо было уцепиться за это знание, чтобы вытянуть ребенка из недр вселенной и поместить в свое тело. Понять, кто я такая.

А может, мне требовалось разрешение. За каким обычно обращаются к отцу.

Ласло жил в Генуе на Виа-аль-Капо-ди-Санта-Кьяра. Улица поднималась по холму, с которого открывался вид на море. Услышав адрес, таксист удивленно поднял брови. Он высадил меня перед старинным солидным домом с узкими арочными окнами, возможно, построенном еще в эпоху Возрождения.

Молнар сам открыл дверь и провел меня в переднюю. Я не сразу его рассмотрела – глаза привыкали к темноте. Худой, но не болезненно тощий, какими бывают старики.

Со смерти матери прошло больше года, но он прямо при входе высказал мне свои соболезнования. Деликатно взял в ладони мою протянутую руку. Глаза у Ласло были черные – ничего общего с моими. По тому, как ласково он меня встретил, я догадалась, что их отношения с Кэтрин не были омрачены излишней сложностью, и с печалью в сердце поняла: этот мужчина мне не отец. Он взял меня за локоть, завел в гостиную и ненадолго удалился, чтобы заварить чай.

В комнате было темно и прохладно. Три маленьких светлых окна рассекала пополам линия горизонта, отделяющая синее море от голубого неба. Потолок был выложен темными кессонами, пол – красновато-коричневой плиткой в «елочку». Я уж и забыла, каково это – жить в красивом доме. На стенах висели картины, которые хотелось рассмотреть; кресла, обтянутые порозовевшей от старости парчой, приглашали скорее любоваться ими, нежели в них присесть.

Он, шаркая, вернулся с подносом, который поставил на массивный черный буфет, украшенный искусно вырезанными изображениями головы Медузы Горгоны. На Молнаре был летний твидовый двубортный пиджак в «гусиную лапку» и рыжеватый шейный платок – безупречный наряд. Шея коричневатая и жилистая, лицо изборождено глубокими морщинами, но темные глаза сохранили живость. Он производил впечатление человека, полностью удовлетворенного тем, что видят его глаза: все вещи на своих местах, все выглядят наилучшим образом. Мне захотелось, чтобы он рассмотрел и меня, и когда он сделал это, – очень тактично – я почувствовала благодарность: он все про меня понял.

Мы покончили с любезностями, и вопрос прозвучал сам собой.

– Я ищу отца, – сказала я. – Может быть, вы его знали.

Он уставился мне в лицо: перевел взгляд слева направо, потом справа налево, потом от лба к подбородку и от подбородка к лбу.

– Жаль, что ничем не могу вам помочь, – покачал он головой.

– Ничем?

Он отвернулся, роясь в памяти, а затем беспомощно повел рукой, будто говоря: «Что поделаешь?» Ну да. Позже я вспоминала этот жест с острым чувством горечи, но в ту минуту он казался вполне логичным. Действительно, что поделаешь? Детей зачинают. Иного известного нам способа прийти в этот мир не существует.

– Вас это так тревожит?

Я покраснела, не знаю отчего. Может быть, оттого, что он догадался о противоестественной правде: мне и матери было более чем достаточно.

– Отцы приходят и уходят.

Ваша мать была чудесной женщиной, сказал он мне. Какое-то время он говорил о том, что в ней сочетались природное чутье и ум, затем его мысли повернули в другую сторону. Не так-то просто было жить в том городе, сказал он.

– Ну, вы-то знаете.

– Да.