Актриса

Мне и в голову не пришло, что случилось что-то нехорошее. Дагган был таким вялым, таким сосредоточенным на собственном удовольствии, что невозможно было догадаться, о чем он думает. Наверное, он был прав. Так обычно и занимаются любовью: женщина говорит: «Нет», мужчина отвечает: «Ты милашка». Такова природа этого акта. Таков секс.

Но провожать меня до стоянки такси было не в привычках Даггана. Обходительность была ему несвойственна, и это почему-то вызвало у меня неприязнь. Возмутил смешок, которым он обменялся с таксистом. И взбесила его полуулыбка, когда я села в такси, а он захлопнул дверцу.

Он понял, что победил.

Я проснулась с похмельем и изжогой; не помню, как я себя чувствовала следующие несколько дней, но, наверное, нормально. Старый кобель сделал свое дело у меня между ног, вот и все. Я чувствовала себя, как человек после ограбления, когда все его дурацкие пожитки – стереосистему, кассетный магнитофон – воры унесли, а самое дорогое оставили, потому что такие вещи не привлекают их внимания и не имеют для них ценности. Маленькая фотокарточка, увядший цветок. «Что забрали?» – спрашивают тебя, а ты отвечаешь: «Да так, барахло».

Гораздо труднее оказалось справиться с бурей ярости, которая разбушевалась во мне неделю спустя. Что за идиотка: потащилась в кабак, потащилась к нему домой. Сама себя ему преподнесла (Дагган подобрал что плохо лежало). Отныне я обречена на одиночество.

Вот что бывает, если гоняться за отцом, думала я. Получаешь больше, чем рассчитывала.

Некоторое время они возвращались, эти уколы ненависти к себе, шедшие откуда-то изнутри. В самом событии не было ничего выдающегося, но я не знала, удастся ли мне освободиться от его тени, которая помимо моей воли обволакивала мое тело.

И тогда я ее сбросила.

Не знаю, как иначе это описать. Я просто выбросила свою боль.

Села на велосипед и поехала к побережью. Сказочно прохладная вода. Низко висящее над Дублином солнце. Небо водянисто-желтого цвета, распластанное притихшее море. Я почти обсохла, когда вспомнила, зачем сюда приехала. Вернувшись на Дартмут-сквер, я отыскала свисток и положила его у телефона.

Он объявился снова. Кобелина Дагган в нашем доме. Лицо малость землистого оттенка – накануне перестарался с «Гиннессом». Они с моей матерью обсуждали плохо написанный исторический диалог. Я поняла, что так просто от него не отделаешься.

Он уселся своей тушей за стол в гостевой комнате; она в плетеном кресле казалась маленькой – такими усохшими выглядят старички. И это была женщина, которая в свете софитов могла быть любого роста.

– Привет, – сказала я.

Позже я много думала о том, каким сладеньким прозвучало это «привет».

Очень вежливым. На всякий случай. Вдруг он переживает, что сделал что-то не то.

А еще потому, что Дагган не из тех, кто здоровается первым. Он никогда не пойдет через всю комнату, чтобы заговорить с человеком. Никогда первым не начнет разговор, разве чтобы поиздеваться над собеседником или испортить ему настроение. В том числе по этой причине он так настойчиво зазывал меня в паб. Он всегда давил массой. Кобелина Дагган никогда не делал первый шаг.

– Какие люди!

На это я ничего не ответила. Ушла на кухню, где Китти заваривала чай. У нее что-то случилось с ногой, и она не могла подниматься по лестнице. Поэтому поднос наверх понесла я, а не Китти. Я крикнула матери: «Будете пить чай здесь?», и мать отозвалась: «Неси сюда». Но Дагган возразил: «Лучше внизу». Через мгновение они спустились на первый этаж.

Я поставила поднос на обеденный стол; они сели, и дальше все покатилось, как в какой-нибудь пьесе театра Эбби. Я неловко подняла молочник. Он выскользнул у меня из рук, и молоко разлилось по дорогому деревянному столу; на темном фоне оно казалось еще белее. Я расстроилась больше, чем следовало, а Дагган пришел в чрезмерное возбуждение – того и гляди раздастся панический крик:

«Сестра Маргарет, сестра Маргарет!»

Но, несмотря на бушевавший в душе пожар, его лицо хранило странно бесстрастное выражение, и я, забыв об осторожности, взглянула ему в глаза. И в тот же миг они вспыхнули огнем, который ему удавалось скрывать от меня в постели.

Да. Я тут как тут.

Он прекрасно понимал, что со мной сделал. И думал, что, если сумеет заморочить мне голову, у него получится еще разок.

– Принеси-ка тряпку, девушка, – сказал он с улыбкой. – Бегом.

И я пошла.

Но не за тряпкой. Я надела пальто и закрыла за собой дверь. Прошла вдоль канала на восток, к морю, и возле моста на Бэггот-стрит присела на скамейку. Меня мутило. Я встала и двинулась в сторону квартала Боландс-Милл; дальше я уже не понимала, куда иду. Когда я опомнилась, оказалось, что я опять на мосту, сижу на скамье, где мы с тобой обычно целовались. Я уставилась на канал, в котором отражалось небо.