Актриса

Вот сейчас я могла бы умереть, подумала я. Внизу клубилось буйство белых облаков. Я могла бы нырнуть в черную воду под ними и сделать вдох. Я делала это много раз, чувствуя, как воздух вытесняется водой, омывающей щеку и заполняющей рот. Я снова и снова представляла себе, как это будет. Потом я попыталась подняться на поверхность, оставив под собой эти мысли, и меня охватило омерзение. Я понимала, что задумал Дагган.

Ты знаешь, что сама этого хочешь.

Именно это он и говорил: что я сама хочу, чтобы меня разбили изнутри. Я и правда этого хотела. Утопая в черной воде и выбираясь назад, к злости и унижению, я хотела, чтобы меня выпотрошили, прикончили. Назвали по имени. Кто-нибудь.

Но не Дагган.

Однажды вечером на этой скамейке мы, прощаясь, крепко обнялись. Так крепко и яростно, словно стремились оторвать друг от друга по куску, и я испугалась, что мы не выдержим напряжения. Любовь тоже может разрушать. Когда тебе невыносимо слышать свое имя из уст любимого.

Нора.

Имя ветром пронеслось по воде, и ее поверхность пошла рябью. В верхнем бьефе шлюза, откуда потоки сливались вниз, плавала пара лебедей. В мире все было правильно, и это позволило мне осознать, чего я на самом деле хочу. Я встала и медленным шагом пошла домой, размышляя об истинных мотивах поступков тех, кто их совершал. Вот что сделал Дагган, вот что сделала я. Вот чего хотел и о чем знал он, вот чего хотела я. А вот чего я не хотела. Вот чего я не знала. Плюс разница между тем, что творится у тебя в голове, и тем, что произошло в спальне. Разница огромная.

Когда я вернулась, следы молока со стола исчезли. Возможно, полировка немного утратила глянец, но Китти быстро восстановит его своей суконкой.

Больше я Даггана в нашем доме никогда не видела.

Мы не обсуждали мой внезапный уход, не говорили о том, что я делала на улице, но, если спросить меня, когда моя мать повредилась умом, я сказала бы, что это случилось именно тогда. Потому что, вернувшись, я застала ее за обеденным столом, как будто все то время, что меня не было, она не вставала с места. Пальцы легко касались столешницы, а когда она подняла ко мне голову, ее глаза светились зеленым.

* * *

В каких только комнатах мы за прошедшие годы не спали вместе, и я порой не сразу могу сообразить, в какой мы спим сейчас. Просыпаясь среди ночи, я ищу взглядом темное продолговатое пятно двери – слева оно или справа? Встаю с кровати и иду в ванную по ковру, половику или голому деревянному полу, а потом, покончив со своими делами, возвращаюсь к тебе, спящему рядом, к твоему теплу. Глаза уже освоились в темноте, но я не смотрю на твою голову на подушке – рытвины глаз, обвисший подбородок – трагедия тела, которое не видит себя и не знает, что рядом кто-то есть.

Во сне ты некрасив. Мышцы, которые выдают твои настроения, обмякли. Во сне ты лишен личности, и, хотя я рада, что ты спишь, а значит, получаешь необходимый отдых, мне не очень-то нравится оказаться по другую сторону и смотреть на тебя спящего.

Утром я, даже не открывая глаз, могу сказать, где расположено окно и выходит ли оно на восток. Я провожу полусогнутой рукой по простыне и ловлю призрак тепла – свидетельство того, что ты только что встал. Или постель холодна. Или я касаюсь тебя и слегка вздрагиваю от контакта с поросшей волосами кожей. Ты не двигаешься. Я не убираю руку, пока ты не проснешься. Мгновение тишины. Молчаливого бодрствования. Затем ты поворачиваешься ко мне.

Меня это всегда изумляет. Я вырвала тебя из твоего сновидения, но ты рад обнаружить меня рядом с собой. У меня каждый раз такое чувство, словно я получаю прощение.

Была неделя или две, лет тридцать назад, когда я, просыпаясь утром, видела, что ты стоишь, склонившись над ночным столиком, и рассматриваешь растение в горшке – небольшую ипомею, которую мы вырастили из семечка. Наверное, ей надо было поставить подпорку – эти вьюнки растут не по дням, а по часам. И вот ты стоял над этой ипомеей и словно подстерегал момент, когда раскроется маленький цветочек-тромбон, похожий на свернутый бумажный кулек с голубой внутренностью. Из мансардного окна лился свет, ты еще не оделся, и, хотя в моем воспоминании эта картина дышит покоем, а тело у тебя молодое и прекрасное, это было самое печальное наше время.

Мы всегда балансировали на грани разрыва: то я собиралась уйти, то ты. Но, знаешь, если бы я могла, как принцесса Лея, появиться рядом с тем цветочным горшком в виде маленькой голограммы и сказать тебе: «Не переживай, через тридцать лет вы по-прежнему будете вместе», не уверена, что это тебя обрадовало бы. Наша любовь всегда была отягощена страхами.

Этим утром мы, как обычно, не спеша просыпаемся у себя в Брее, графство Уиклоу. На улице дождь. Я знаю, где в комнате дверь, и где окно, и где ты, потому что ты всегда ложишься с той же стороны, где бы мы ни спали. Но я не знаю, здесь ты или уже встал. Засыпала я на животе, но в какой позе проснулась, не помню. Как я могла так быстро забыть?