Актриса на главную роль

И этот все закручивающийся горячим вихрем клубок, накалившись до предела, в тот самый момент, к которому они оба стремились, неслись, взорвался вдруг огненными искрами, ослепляя, лишая обоих зрения, слуха и возможности двигаться…

Уткнувшись головой в ключицу Глаши, Разведов дышал, как олимпийский стайер после победного, золотого забега, продолжая удерживать ее на руках.

– Теперь, наверное, можно опустить, – охрипшим, сухим горлом предложила Глаша.

– Нет, – покачал он головой. – Еще немного постоим. Вот так, вместе.

– Стоишь только ты, – напомнила она ему.

– Ладно, – неохотно согласился Разведов.

И медленно опуская, осторожно поставил Глафиру на пол, но все держал, прижимал к себе. Она завозилась под его рукой, Трофим отстранился, окинул девушку взглядом, оценил «разрушения», нанесенные страстями, и предпринял попытку как-то их исправить. Шелковая блузка Глафиры лежала у их ног. Как-то умудрившись, не выпуская девушку из объятий, поднять блузку с пола, Разведов начал было одевать Глафиру, но столкнулся с непреодолимым обстоятельством: половина пуговиц был выдрана с мясом.

Ну он кое-как поправил что мог, подтянул-надел на плечи, зато юбку опустил, расправил ровненько, как и была, разгладив руками складки по бокам.

– Удобная юбочка, – похвалил Разведов.

– Согласна, – кивнула Глаша – такая… Я бы сказала, способствующая внесению элемента неожиданности в отношения.

– Я тебя испугал? – напрягся Трофим.

– Почему ты насторожился? – спросила Глафира, вглядываясь в его лицо. – Тебя что-то смущает?

– Опасаюсь, что ты сбежишь или исчезнешь, – признался Разведов, нежно, осторожно, одним пальцем убирая прядку, выбившуюся из распавшегося пучка волос, с ее щеки за ухо.

– Зачем мне бежать? – удивилась Глаша.

– Потому что ты моя мечта, – понизив голос до пробирающего эротизмом шепота, признался он. – А мечты имеют обидное свойство редко становиться явью.

– Я определенно явь, – уверила его Глаша. – Я такая явная явь, которая никуда уже не денется из твоей жизни, Разведов, ты ведь понимаешь. И потом мечта вряд ли бы смогла испытать столь потрясающий оргазм.

– Да, – согласился он все тем же эротичным полушепотом. – Оргазм у нас был… бомба. Такой… – покрутил он головой, не в состоянии передать все великолепие пережитых ощущений, – …фантастический.

– Ну вот видишь, а с мечтой оно что? С мечтой так натурально не получится, – заверила его Глаша.

– Повторим? – склонившись, прошептал он ей на ухо.

И от этого его горячего шепота горячая волна стремительно поднялась снизу вверх, ударив в голову.

Они начали целоваться, провалившись в этот поцелуй, как в пропасть без дна, и не помнили, как сумели таки добраться до ее спальни, Глафире только смутно припоминалось, что, кажется, Трофим нес ее на руках, каким-то немыслимым образом умудряясь не сшибить все на своем пути и ни на что не налететь, при этом не прерывая поцелуя.

Теперь уж совершенно бесполезная одежда полетела в разные стороны, куда-то за пределы огромной кровати.

И ласки стали жарче, откровенней, бесстыдней, а поцелуи жгучими, обжигающими, и руки переплетались с руками, а его ноги захватывали в плен ее стройные ножки, и, распалившись, они соединились вновь, пережив потрясающие ощущения, когда он ворвался в нее…

И понеслись к своей второй ослепительной вершине, подгоняя друг друга гортанными стонами, горячим шепотом, обрывочными, недоговоренными признаниями, и взорвались, достигнув апогея.

И было это как смерть и как возрождение, как остановка жизни и ее новое, яркое продление.

Они парили, смакуя каждое мгновение этой красоты, понимая со всей очевидностью, насколько им повезло – вот так, вместе и в такую высь…

– Глафа! Глафа! – ворвался в сон Глафиры детский перепуганный, полный слез голосок. Так иногда называла ее маленькая Агата, и было это более чем странно, потому как ребенок совершенно четко и правильно произносил все буквы и звуки. Объяснить природу столь странного обращения Агаша не могла, отвечая односложно:

– Нравится.

– Глафа!

Проснувшись почти окончательно, Глафира сообразила, что зов ребенка ей не приснился: требовательно выкрикивая ее имя, малышка настойчиво хлопала ладошкой в дверь комнаты.

– Я сейчас! – подскочила Глаша и ринулась было прямиком к двери, но у самого порога спохватилась. – О господи! – Открывать ребенку в чем мать родила несколько неосмотрительно, так сказать.

Метнулась к креслу у окна, на котором утром оставила шелковый пеньюар, торопливо натянула на себя, путаясь в рукавах, и спешно завязала поясок.

Распахнула дверь и подхватила на руки плачущую малышку.

– Ну что ты, детка? – Она прижала ее к себе, утешая. – Что случилось?

– Папа уехал! – плакала Агаша. – Взял и уехал! И даже нам не сказал!

– Никуда я не уехал, Бусинка, – шагнул к ним откуда-то сбоку Трофим, перехватив у Глафиры из рук ребенка. – Что ты, маленькая, чего вдруг испугалась? – Он стал вытирать слезки с щечек ошарашенно уставившейся на него дочки.