Актриса на главную роль

– Да потому что снова все показательно, преувеличенно-театрально. Я бы сказала – чересчур. Вот смотри, если бы я не сообразила, что делать, Наталья билась бы в судорогах на полу, задыхалась и умерла бы прямо на сцене на глазах растерянных и перепуганных коллег. Культовая смерть для актера, между прочим. А если учесть, что отравили ее белладонной, то становится все еще более однозначно. Белладонна в переводе с итальянского значит «красивая женщина», а на Руси ее называли «бешеница», потому что сводила с ума, заставляя вытворять бог знает что. Никаких аналогий не напрашивается?

– Ну как же, – подхватил ее мысль Юра. – Красивая женщина, получившая шикарную роль, на которую облизываются все актрисы театра, вдруг начинает вести себя как ненормальная, бьется на полу в судорогах, становится некрасивой, бешеной и задыхается.

– Точно. Заодно и откровенное предупреждение другим соискательницам на эту роль. Только как-то это слишком… Как бы тебе объяснить? У нас по телевизору сплошь детективное кино, в котором подробно, как в инструкции, иногда даже талантливо, объясняют, как ведет себя, скажем, маньяк или интеллектуальный убийца, как бы в насмешку оставляющий следователям фетиши на месте преступления. Все это преподносится психологически очень вкусно. У меня возникает ассоциация, что наш убийца, не обладая хорошим вкусом, насмотревшись детективов, придерживается постановочной линии. Помнишь, как лежали розы в гримерке у Туркаевой? Они ни разу не просто упали из вазы, он их подобрал и специально разложил таким образом, словно это последний букет, брошенный к изголовью актрисы широким жестом. Сарказм. Послание такое. Ну и еще несколько важных мелочей в том же духе. Ему хочется красивости, показать себя эдаким утонченным эстетом, а получается дешевый перебор. Пошлость, она, знаешь, всегда убивает красоту.

– И что это нам дает?

– Не знаю, что это дает тебе, а мне это помогает настроиться на человека, постараться понять ход его мышления, уловить его побуждения.

– Но получается, что самыми заинтересованными в смерти этих женщин являются актрисы?

– Или их поклонники, любовники, да кто угодно, – возразила Глафира и, тяжко вздохнув, не без сожаления, села ровно. – Все, Юр, на сегодня хватит. Завтра похороны Элеоноры. Непростой день. Давай утром созвонимся, и ты совершишь очередное служебное преступление, раскрыв мне данные экспертиз.

– Глаш. – Резко оттолкнувшись от диванной спинки, Юра выпрямился. – Ты мне все-таки его найди. А то что-то сильно я сомневаюсь, что мы его того… быстро вычислим. У вас же тут черт ногу сломит в ваших страстях закулисных. Прямо какая-то лютая борьба за место на сцене! – И, заводясь все больше, возмутился: – Да еще и камер нигде ни хрена нет! Кто входил, кто выходил, кто по коридорам шастал – пойди догадайся.

– Да все, Юр, все, – сказала Глаша. – Что ты разбушевался? Раньше вообще никаких камер не было, но как-то ваши предшественники преступников ловили и разоблачали.

– Так то предшественники, а они знаешь какие были – ого-го. – И еще больше разозлился. – Что ты там за спектакль такой ставишь, что у тебя за него сплошное смертоубийство происходит, а?

– Хороший спектакль, – пожала плечами Глафира и пояснила: – Это искусство, Юр, оно, между прочим, души лечит. – И отмахнулась. – Тебе не понять.

– Искусство у нее! – проворчал Лепин. – Души она, понимаешь, лечит! Разворошила тут какой-то гадюшник, актеры травят друг дружку за милую душу, а нам, значит, простым сыскарям, тут не разобраться.

– Да ладно тебе, – примирительно остудила его Глаша. – Все вы делаете правильно, все в порядке. Знаешь, за что еще люблю театр помимо прочего? За то, что это единственное место, где бедные смотрят на богатых свысока. Кстати о театре, о лечении душ и про роль. Поговорили бы вы с медперсоналом в больнице, где лежит Наталья, чтобы всем, интересующимся ее здоровьем, ну кроме родных разумеется, сообщали, что состояние пациентки критическое и врачи ничего хорошего не обещают. А Грановский объявит в театре, что Гордеева при смерти.

– Ага, – сразу же забыл обижаться Лепин, – значит, стратегия у тебя такая.

– Да, Юр, – кивнула Глафира. – Ладно, давай по домам.

– Ладно, давай по домам, – согласился он. – У тебя хоть твои дети под присмотром?

– Угу. И кстати, я уверена, что на бутылке и бокале обнаружатся отпечатки только реквизитора и самой Гордеевой. Так вы реквизитора-то не задерживайте, это точно не она.

В поселок Глафира въехала совсем уж поздно. Редко в окнах какого-либо дома горел свет. Да, все-таки жизнь на природе, за городом незаметно, исподволь формирует особое сознание – ночью мало кто засиживается у телевизора, ложатся рано, встают рано. Ну разве что шашлыки-машлыки-застолья по выходным и праздникам могут до утра продолжаться, и тоже от некого внутреннего ощущения свободы, которое дает человеку природа.