Актриса на главную роль

Глаша, отступив назад, с восхищенным удивлением рассматривала полностью одетого мужчину, не забывшего и про носки. Да что там носки: по всей видимости, он успел даже причесать пятерней растрепанные волосы и выглядел совершенно невозмутимо. Разведов перехватил ее оценивающий взгляд, и Глафира показала большой палец.

– Служба, – одними губами беззвучно произнес он, подмигнул и перенес все свое внимание на дочь: – Почему ты решила, что я уехал?

– Я пришла, а тебя нет, – объясняла Агаша, – и постелька ровная, с покрывалом вот так. – Она провела ручонкой, показывая ровную горизонтальную поверхность. – Как красиво, когда никто не спит.

– Я зашел к тете Глафире поговорить, – объяснил Разведов.

И кинул быстрый взгляд на Глашу, иронично улыбнувшуюся этому невинному объяснению.

– Ты не уедешь? – допытывалася Агаша, сурово сведя бровки.

– Уеду, ты же знаешь, у меня важная служба, Бусинка. Но не сейчас, еще побуду с вами. И уж точно не тайком, а с громкими проводами. Ты испечешь мамины колобки на мои проводы? – забалтывал он ребенка, выходя из комнаты Глаши, но успев бросить на девушку быстрый ироничный взгляд из-за плеча дочери. А Глаша послала ему воздушный поцелуй.

Она ехала в город и прокручивала в голове эту их потрясающую ночь, и горячие волны возбуждения, поднимаясь снизу, ошпаривая, ударяли в голову, заставляя колотиться сердце, посылая жгучие мурашки по позвоночнику.

Да, это было…

У него красивое, поджарое тело, все словно состоящее из проступавших, перекатывавшихся при каждом движении мышц, четких, как на рисунках Леонардо. Не рельефных и накачанных, а естественных, настоящих. Он оказался необыкновенно сильным, что никак не вязалось с его сухопарой конституцией. И, пользуясь этой своей силой, Разведов постоянно поднимал и долго удерживал Глафиру на руках, словно вообще не ощущал ее веса, и от этого их соединение становилось совершенно необыкновенным, еще более прекрасным и чувственным, она словно парила, превозносимая им…

Они почти не разговаривали, проваливаясь в короткий сон, просыпались, тянулись друг к другу, тонули в чувственной медлительности ласк, в горячем шепоте, в продленных поцелуях, круживших голову, и, не выдержав накала, вновь соединялись в невероятном соитии… И обессиленные, разморенные звенящим восхитительным удовольствием, трепещущим в каждой жилке, лежали, обнявшись, и слушали щебет птиц в предутренних сумерках. Так и заснули.

Поговорить утром толком не удалось – дети рвались срочно ехать в ветклинику за Мишкой и наседали на Трофима с Романом Матвеевичем, поторапливая мужчин с их делами и завтраком.

Глаша, в свою очередь, утомленная и разморенная ночью фантастической любви, благополучно проспала, буквально на бегу выпила чашку кофе с куском творожной запеканки, расцеловала детей, прощально помахала взрослым членам семьи и – фьють, выбросив россыпь мелких камешков из-под колес джипа, сорвалась со старта, уже прилично опаздывая.

Ладно. Ладно. Ей не надо отвлекаться, как бы ни обдавало жаром воспоминаний, как бы ни накатывала эротическая волна, сметая все разумные мысли, как бы ни звенело все внутри и ни рвалось послать все на… вернуться назад, нырнуть в круг его надежных, сильных рук и не выбираться из них до нового полного изнеможения.

«Нет-нет. Всё», – сказала она себе со всей твердостью, отгоняя шаловливые мыслишки. Ей надо думать. Думать, размышлять, анализировать. И наблюдать.

Собственно, ради этого Глафира и отправилась на похороны.

До премьеры одиннадцать дней. Одиннадцать!

Актриса в больнице. Понятное дело, что сегодня отменены все репетиции и вечерний спектакль. А Глафире срочно требуется что-то решать с главной героиней и постановкой в целом.

Но она не будет решать. Она не будет суетиться и поторапливаться. Она станет наблюдать. Внимательно, осторожно наблюдать за людьми, которые придут проститься с Туркаевой.

По заведенной традиции гроб с телом умершей актрисы будет выставлен на сцене театра, чтобы все могли проститься с любимой актрисой. Вот Глафира и присмотрится к тем, кто пришел попрощаться.

Церемония затягивалась. Пришло неожиданно много людей, пожелавших отдать последнюю дань восхищения известной приме. Длинная очередь тянулась от входа в театр аж на добрую пару сотен метров.

В траурной процессии в первом ряду на стульях у гроба сидел Грановский, искренне скорбевший по ушедшей жене, близкие родственники Туркаевой: мать, сестра и тетка, а также Полина Олеговна, бывшая жена Тихона Анатольевича, присутствующая здесь от отдела культуры краевой администрации. Сам губернатор тоже присутствовал, срывающимся от горя голосом сказал короткую речь, «задавив» в себе слезу, и возложил на гроб букет особых, редкого сорта любимых алых роз актрисы, столь огромный, что Глаша мысленно поморщилась, подумав, что эти розы погребут под собой покойницу.

Потом пошли представители властей попроще и пониже рангом, были и господа из столичных театров, и пара известных критиков, следом потянулись актеры труппы, а за ними работники театра.