Актриса на главную роль

Ее домашние тоже давным-давно спят вместе со всем поселком. Она позвонила, предупредила, что задержится на работе. И тут же отметила про себя, что приобретает новый навык – звонить, интересоваться, как дома дела, и предупреждать о своих планах.

Первое время Глафире это непросто давалось. Привыкшая жить одна и ни перед кем не отчитываться, она с большим скрипом приноравливалась к иным реалиям с повышенными обязательствами, пусть и временными. Правда, время это что-то уж слишком затянулось.

Дом, погруженный в сон, появился из темноты размытыми очертаниями. Лишь тусклый, еле заметный свет ночника просачивался через окно кухни. Открыв с пульта ворота, Глафира зарулила на площадку перед гаражом и вздрогнула от неожиданности, когда навстречу машине шагнула из темноты темная фигура.

– Напугал, – призналась Глаша, узнав в подошедшем ближе человеке Разведова.

– Извини, не подумал. Надо было свет над гаражом включить, но не хотелось темноту нарушать.

– Чего не спишь? – спросила она, выбравшись из машины.

– Тебя встречаю, гуляю тут. Хорошо. Тишина замечательная, – пояснил он и предложил: – Загнать в гараж?

– Не надо, – подумав, решила Глаша. – Завтра рано ехать.

– Ну, пошли в дом? – Разведов осторожно взял ее под локоток.

– Пошли, – устало вздохнула Глаша.

– Чаю или перекусить хочешь? – Он поддерживал ее твердой рукой, страхуя в непроглядной темноте.

– А знаешь, – удивилась Глафира, – хочу. Поесть сегодня вообще забыла. Только кофе принимала как лекарство.

– Тогда идем, я за тобой поухаживаю, – распорядился Трофим.

Он как-то сноровисто, быстро и ловко накрыл маленький кофейный столик у окна в уютном уголке их просторной кухни, устроенный именно для таких небольших «кофейно-чайных» посиделок, поставив перед устало откинувшейся на спинку уютного кресла Глафирой чайничек с чаем, тарелки с подсушенным в тостере хлебом, мягким козьим сыром, маслом и какие-то закусочки в небольших вазочках, приготовленные Кирой Палной.

Сел напротив, налил Глаше и себе душистого чаю в чашки и, принявшись сосредоточенно сооружать сложный, красивый бутерброд, спросил:

– Ну, что у вас там опять приключилось?

– Почему ты решил, что приключилось? – вяло поинтересовалась Глаша.

– Потому что ты приехала ночью, голодная, замученная, уставшая. – Он протянул ей бутерброд и добавил: – Потому что я тебя чувствую.

Полюбовавшись произведением «кулинара», Глафира откусила приличный кусман и, прикрыв на мгновение глаза от удовольствия, принялась старательно жевать. Запила чайком, посмотрела на Разведова, следившего за ней с ироничной улыбкой, и вздохнула:

– Сегодня отравили актрису, игравшую главную роль в моей постановке. Прямо на сцене во время репетиции.

– Эвоно как… – протянул, впечатлившись, Трофим. – Насмерть отравили-то?

– Нет, мы успели оказать ей первую помощь. Сейчас девушка в больнице. – И Глафира принялась рассказывать о происшествии.

Он слушал очень внимательно, чтобы не перебивать, жестом предложил сделать еще бутерброд. Глаша, покачав головой, не прерывая рассказа, отказалась. Говорила, потягивала чай и не заметила, как рассказала все подробности, в том числе про разговор с Грановским и его просьбу найти убийцу и про беседу с Юрой.

– Я точно знаю, что спектакль выйдет и премьера состоится в назначенное время и именно с той артисткой в главной роли, которая нужна мне. Но чьи-то нездоровые амбиции, лютая борьба за место под солнцем изматывают, мешают нормально работать. – И посмотрела на него непонятным взглядом. – Мне надо сосредоточиться, думать над постановкой, анализировать детали, обстоятельства, факты и тонкие нюансы, чтобы понять, кто убийца. А я отвлекаюсь, постоянно погружаясь в мысли о другом.

– Да, – твердым голосом вдруг произнес Разведов. Поставил чашку на блюдце и повторил: – О другом.

Поднялся и шагнул к ней – стремительно, быстро, плавным, красивым движением. Подхватил Глафиру из кресла и приподнял так, что их взгляды встретились.

Они застыли и смотрели, смотрели в потемневшие до черноты глаза друг друга, полыхая от одного желания.

У него оказались поразительно сильные руки, успела отметить про себя эту странность Глаша, когда Трофим перехватил ее поудобней, прижал и накрыл ее губы своими горячими, пахнущими степными травами губами. И это последнее, что она могла еще подумать и отметить, проваливаясь в этот сладкий, сексуальный, лишивший разума, губительный поцелуй.

Он так и держал ее на руках, не выпуская ни на секунду, словно боялся потерять, боялся, что она исчезнет, растает, как мираж, как сон, как несбыточная, яркая мечта.

И целовал, целовал неистово, отдаваясь весь этому поцелую и забирая ее всю, подчиняя разгоравшейся в них страсти.

Они словно плавились о тела друг друга, и куда-то делась лишняя одежда в этом закручивающемся огненном вихре, отгородившем их от всего мира.

И продолжая удерживать ее одной рукой, прижав лопатками к стене, обжигая страстными, откровенными ласками другой рукой, целуя уже без разбора куда попало, Трофим вошел в нее одним мощным рывком, соединяя их тела, заполняя ее всю…