Акциденция

— А меня научишь? — спросил я его, после того, как отдышался и оттер с одежды всю землю и сухую траву, что успел насобирать на себя за время этого неравного боя.

— Научу, — согласился тот, — чему самого успели научить.

Гораздо позже, когда мы с Еше сдружились, и вместе по службе шли уже не первый год, понял я, что и сам он знает не так много, но даже того, что он смог преподать мне и нашим ребятам, уже было достаточно, чтоб в дальнейшем не раз спасать жизни нам всем.

Откуда это пришло? Мне, русскому парню, комсомольцу и молодому офицеру, было понять трудно, а уж принять, тем более.

О своей малой родине Еше рассказывал немного, по началу, думается, стеснялся того полудикого и малопонятного для большинства быта, в котором рос. А позже, я и не расспрашивал. Так что осталось только в памяти из кратких его рассказов что-то о войлочных юртах, бане, в которую чуть не силой загоняли нагрянувшие в улус активисты санотряда, и библиотека на полсотни книг, как чудо, которая курсировала между теми улусами постоянно.

Но как раз из детства моего друга, та история со странной техникой боя и пришла.

Был у Еше дед Лэгдэн, а у того брат старший. Вот имени брата мой товарищ не знал, да и не нужным оно в дальнейшем оказалось, поскольку пропал тот из улуса еще молоденьким пареньком, да так, что забыли о нем на многие десятилетия. И вот когда уже дед Лэгдэн был совсем старым, а самому Еше лет пять от роду, тот брат и вернулся.

И был он странным — вроде тоже старец, как и его уже немногие ровесники, но не больной совсем, и в движениях свободный, подобно тем, кто ему чуть не во внуки годился. Где был, чем занимался? Только-то и узналось, что в монастыре жил в высоких горах, не родных, а далеких-далеких — за несколькими реками великими, куда пешком можно только за несколько лет дойти. На этом — все.

Да, тот старец вообще неразговорчивым был. И вел себя странно — мог целый день просидеть на камне над рекой и не шелохнуться ни разу. Мог в лес уйти один, не взяв ничего с собой, и пропасть в нем на месяц. При этом, по наблюдению того же Еше, мяса, кажется, тот не ел вовсе, а питался исключительно чаем, молоком и арцой.

Но, года два спустя после своего возвращения, увидел как-то странный старец, как мальчишки мутузят друг друга бестолково в пыли, и почему-то очень этим действом возмутился. Ну, а потом и принялся обучать мальцов той странной и не на что не похожей борьбе. Так что с тех дней и мой друг, и другие дети, стали звать его… кажется, ламой. Я-то всегда считал, что это какая-то зверюшка… где-то в книжках встречал… так что, в правильности произношения этого слова я тоже не вполне уверен.

Еще лама мальчикам преподавал какие-то идеи, вынесенные, похоже, из того монастыря, в котором он и прожил все эти годы — что-то про просветление и познание себя.

Но, то ли Еше сам в этой учебе не преуспел, то ли понял, что все равно меж нами, людьми молодыми, идейными и атеистически настроенными, она не приживется, но особо так, ни разу полностью, то учение и не изложил. А вот технике приемов обучил неплохо. Хотя сам Еше всегда, глядя на нас, руками разводил и говорил, что это очень слабо.

Скорее всего, он был прав, потому как даже мне, который был рядом с ним все последующие годы и учебы по возможности не оставлял, победить его… да что там, достать, так и не удалось, считай, ни разу. Но того, чему он успевал научить даже новобранцев, спасало порой жизнь и им самим, и всему отряду.

Несомненными плюсами данного вида борьбы была именно суть этой техники ведения боя — нанесение противнику наибольшего ущерба при наименьших затратах собственных времени и сил. То есть, она основывалась не на силовых приемах, как таковых, а на использовании посыла противника и возможности применения, как оружие, любого бытового предмета. И это было мне на руку особенно теперь, потому что, как бы ни хорохорился я, но следовало признать, что после ранения восстановился далеко не полностью. Но вот к этим тренировкам я смог вернуться, считай, уже почти месяц назад.

Давались они мне, конечно, тяжело, через боль, усталость и неимоверную сосредоточенность, так как организм мой сопротивлялся до последнего и без должного внимания норовил недотянуть, недожать и оборвать на половине жеста. А «танец» требовал плавности, законченности и фиксирования именно на той позиции, которая требовалась.

А потому, отодвинутую штору в спальне на втором этаже, и силуэт за ней, я заметил похоже не сразу. Но и того времени, сколько я это наблюдал, мне хватило, чтоб начать про себя чертыхаться. Здесь, в доме с родными мне женщинами и детьми, подобные проблемы не нужны были совершенно. Но как быть?

Так и не надумав ничего путного, лишь обозлившись на ситуацию еще больше, я облился водой из бочки и отправился в дом.

— Иди, я вот водички тебе нагрела, — стоило войти в коридор, как из кухни меня окликнула Марфа.