Отчего? Было ли тому виной то предубеждение, что возникло у меня после слов Алины и Марфуши, сказанных о ней еще до нашего знакомства? Или все же та некая гниль, которую почувствовал я в этой женщине в первое мгновение, все-таки имела место?
Не знаю… и теперь, после вчерашнего в бане, наверное, трезво рассудить я уже не смогу. В отношении нее, все теперь перекрывало нечто чувственное и инстинктивное, отчего разум мой пасовал, и логически оценивать происходящее как-то не получалось.
— Это у вас места убийств указаны? — меж тем спросила Любовь Михайловна, ткнув пальцем в один из красных флажков.
— Люба, — укоризненно покачал я головой, — это рабочая информация, ты-то должна это понимать?
— Да я просто так спросила… — пожала она плечами.
Да, кстати… рабочая информация… а почему бы и нет? Все ж наши отношения нынче более чем свойские…
— Ты вот скажи-ка мне лучше, — спросил я женщину, пристально наблюдая за ней, — а что у тебя были за отношения с Владимиром Прокопьевичем?
— С Володей? — удивилась она, и стремительно подойдя к моему столу, уселась на оставленный пару минут назад стул, подперла подборок ладонями и уставилась на меня игривым взглядом: — Ревнуешь… — не столько спросила, сколько констатировала она.
Я не ответил — пусть ее… пускай думает все, что ей угодно, а то начни я сейчас отрицать, точно уведет разговор не в ту сторону.
Она же, приняв мое молчание, как ей было удобно — за более подходящий для нее вариант, ответила по теме:
— Не ревнуй. Да, он ухаживал за мной последние полгода. Но что у меня с ним могло быть?! Он же сильно старше, правильный весь из себя такой… скучный…
— А вы с ним о его рабочих делах не говорили? Может он, что поминал… — но меня перебили.
— Коля, вот зачем оно мне надо было, его рабочие моменты обсуждать?! Мне и своих проблем хватало! Говорю же тебе, не интересен он был мне особо, и дела его тоже.
Не знаю почему, но ее ответ меня покоробил. Нет, не тот факт, что она не знала о его работе ничего. А то, что… был человек, похоже, что неплохой, что-то чувствовал в ее сторону, видимо нечто хорошее, она принимала это… а теперь вот оказалось, что ей и не нужно было его чувств. Да и дела до него не было…
Меж тем, Любовь Михайловна откинулась на стуле, сложила руки на груди и поджала упрямо губы. Стало понятно, что на интересующую меня тему она говорить белее не намерена, а потому:
— Иди Люба домой, мне работать надо, — сказал я и выжидательно посмотрел на нее.
— Ладно, пойду я, — кивнула она, а потом хитро улыбнулась: — Жалко, что ты с этой девицей сегодня дежуришь, а не с тем глухим вашим парнем — я б тогда могла и попозже к тебе в гости заглянуть!
Уходила она нехотя, с Лизой попрощалась резко, да и дверью видно приложила о косяк основательно, потому как звук этот я услышал четко, а не едва-едва, как обычно это случалось. Ну, и ладно, главное — ушла.
А через час, ближе уже к сумеркам, прибежали дети. Сначала Лизин Вася, а потом и мои племянники — покушать нам принесли. Мне кое-что незатейливое собрала Алина, а сослуживице моей — свекровь. Так что следующий час мы провели отлично.
Мы подсовывали куски детям, которые чинясь, отнекивались по началу, но потом сдались и нам все же удалось скормить им хоть немного из того, что они же и принесли. А потом и вовсе пили мы травяной чай — с сахаром! Это Маняша выложила из кармана и, краснея, предложила всем. Снова, поди, выздоравливающие солдатики принялись ее баловать, а Марфа с Алиной не доглядели опять.
Хотя, конечно, мы-то с Лизаветой пили чаек пустой — делая только вид, что откусываем от своего рафинада, а потом подсунули его опять детям, будто у нас тут, на работе, пара кубиков завалялась тоже.
И для меня, что этот импровизированный розыгрыш, что сами уговоры детей, брать и не стесняться, были внове и как-то по-новому же радостны, когда те, сияя счастливыми рожицами, с удовольствием смаковали куски.
А часам ближе к двенадцати я уговорил Лизу подняться наверх, туда, где в старом начальском кабинете стоял большой, обитый бархатом диван, и подремать. Сам же остался внизу и наконец-то принялся за те папки, которые так до сих пор толком рассмотреть не сумел.
Ночь тянулась медленно, проблем видно у населения сегодня не возникло никаких, так что и тревожить нас было некому. А потому и я несколько раз спохватывался на том, что начинаю присыпать прямо так, сидя за столом, и голова моя клонится на раскрытую папку.
Так что во избежании возможного нарушения «правил проведения на дежурстве» я несколько раз ходил в привратницкую и умывался там холодной водой. А потом подолгу стоял возле открытого окна и смотрел на спящую слободу и далекую, кажущейся почти недвижимой реку, благо звезды и неполная луна разбавляли густую черноту отменно. С улицы тянуло чуть остывшим от дневного жара воздухом, и полнился он ароматами сена, речной воды и хвои из заречного бора. Сверчки сходили с ума, и то и дело принималась курлыкать какая-то птица.