Акциденция

Вот только ожидаемых нами ценностей и оружия в неглубокой яме не нашлось. Все, что содержал тайник, оказалось старой… я бы даже сказал — старинной… завернутой в мешковину книгой. Но когда мы открыли ее и при свете фонарика рассмотрели заглавную надпись, то поняли, что нам повезло — эта вещь поважней находкой будет. Тяжелый фолиант оказался «Часословом», принадлежащим семье Свешниковых.

Глава 13

Сначала мы завезли Марка в рабочий поселок, где высадили его перед бараком, в котором парень квартировал. Михаил Семенович наказал ему отдыхать, и только часам к трем являться на работу.

Когда добрались до отделения, первым делом капитан так же отпустил Наташу и Прола Арефьевича по домам. Пытался и меня отправить, но я категорически отказался, сказав, что пока не изучу найденную книгу, покоя мне будет — и спать не усну, и куска хлеба проглотить не сумею. Михаил Лукьянович посмеялся, конечно, над моим таким рабочим ражем, но понял, и настаивать не стал.

— Ну, тогда раз ты в отделении остаешься, пойду я, сосну пару-тройку часов наверху. Сейчас уж Лизавета должна подойти с минуты на минуту, так что и ты будешь тут не один.

Впрочем, когда подошла Лиза, я даже не заметил. Да и когда чай с хлебом мне подсунула тоже — сразу по приходу или спустя часа два. Да и что чай тот, похоже, не травяным был, а морковным, определил только, допив до конца и не ощутив в последнем глотке привычной ароматной мути. Настолько меня поглотила книга.

Дело в том, что «Часослов» этот оказался не прост… совсем не прост.

Да, основное его наполнение, это были старые, слипшиеся, местами почерневшие и скрошившиеся страницы с духовным текстом. Но вот в конце его находились, частично входящие в общий, похоже, не так давно обновленный переплет, а частично вклеенные дополнительно, листы. И вот они несли на себе информацию совсем не божественного содержания, а вполне себе светскую — всё о значимых событиях рода Свешниковых.

Я читал эти записи, сначала на тех страницах, что были желтыми и обветшалыми, на многих едва различая текст. Потом на листах просто затертых, а в конце и вовсе целых, на хорошей лощеной бумаге, которая сохранилась великолепно. Но ничего такого, из-за чего стоило устраивать погром в архиве и убивать старика-сторожа, не находил…

Обычное перечисление рождений и смертей, женитьб и замужеств. Упоминались так же некоторые важные события и помимо этих, но тоже ничего, на мой взгляд, настолько важного не содержащие — постройка домов, покупка усадьбы у обедневшего дворянского рода, а потом и их особняка в Санкт-Петербурге.

На самой последней странице были выведены семь записей, сделанные одним подчерком.

Первой значилась запись об окончании строительства особняка в Ниженном в сентябре 1877 года и о данном в честь этого события бале, двумя месяцами позже.

Во второй строке упоминалась поездка последнего из Свешниковых на выставку в Париж в год смены веков.

В третьей же, писалось о почившей Марии Ивановне Свешниковой в марте одиннадцатого, в возрасте 38-и лет.

За ней шла запись о новом венчании Михаила Ефремовича на Зое Семеновне Старостиной в церкви Троицы Живоначальной в Ниженном, уже в мае того же года.

И буквально через пять дней запись о рождении девочки, нареченной Любавой и спустя еще три дня, о крещении той в храме, в котором венчались родители.

А последней строкой шло извещение о смерти Марфы Захаровны Свешниковой в декабре шестнадцатого.

И все — ничего такого, что стоило тех усилий, которые были приложены по добыванию сего фолианта.

Часа за два я выучил чуть не наизусть все последние записи, вкупе с теми, что шли и за век прошедший. Старые, кстати, тоже проштудировал основательно, хотя в них я и вовсе смысла никакого не видел. Что-то, конечно, тревожило мои мысли из-под тишка, но вот что именно, с такого устатку, в каком я находился нынче, разобраться уже даже и не пытался.

Но вот, когда я сидел, осмысливая понимание, что ничего нового в записях не найду, и машинально перелистывал старую часть книги, стараясь разлепить страницы, то вот между ними-то и нашелся отдельно вложенный листок. Вроде обычный — тетрадный или из блокнота, не очень старый, хотя и затертый на сгибах сильно. Он лежал между слипшимися страницами, и создавалось впечатление, что вот именно в этом месте их склеили специально. А приглядевшись, определил, что это именно так и есть — там, где на уголках видны были капли клея, старая бумага треснула и начала крошиться.

С замирающим от предвкушения сердцем я раскрыл лист. Текст был написан явно тем же размашистым почерком, что и последние строки в «Часослове», но здесь было похоже, что пишущий придерживал руку на завитках и старался мельчить.