Акциденция

Ну, не знаю, по мне так, что колдовка, что травница — одного поля ягода. Хотя, что я могу по этому делу судить, если ей Алина… да и Арсений Маркелович доверяют. А старого доктора я тоже уважал. Так что, спорить не стал и молча открыл рот для следующей ложки.

— А откуда бульон? — спросил, когда до меня наконец дошло, что ем на самом деле.

Такого бульона, наваристого, терпкого, желтющего в белой алюминиевой ложке, я не едал уже много лет.

— Дык я курочку зарубала, — как само сабо разумеющееся, ответила старушка, — тебя же вон надо кормить, ты кровушки много потерял.

— Хоть не последнюю? — буркнул я, прекрасно понимая, на какие жертвы по нашим временам пошла женщина.

— Да нет, еще четыре пеструшки осталось, да Петька при них. Хотела его, да потом думаю, а вдруг без него курочки мои не захотят нестися? Затоскуют поди…

На десятой ложке понял, что большего не съем — каким бы вкусным не был бульон, но дальше в меня не лезло. Алена Агаповна сразу поняла это, и настаивать не стала.

— Ну, ничего, понемножку тоже хорошо. Вот, это давай обязательно выпей, — и поднесла мне кружку с какой-то травой.

Горьковата и пряная она, тем не менее, выпилась вполне легко. И едва из-под меня вынули вторую подушку, как я провалился снова в сон.

Так и пошло — я еще несколько раз просыпался, ел, то опять бульон несколько ложек, то яйцо всмятку, то с полкружки молока, сладковатого и немного непривычного по вкусу. Ну, и конечно, травки, то те же, горьковатые, то совсем вроде никакие, то с кислинкой и остротой.

В ночь я засыпал в расстройстве. Когда стемнело, и пора было ложиться спать не только мне, я вдруг озаботился тем, что кроватей-то в доме больше не видно. На что мне Алена Агаповна спокойно пояснила: дескать — да, это ее постель, но она зимой предпочитает печку, так что и сейчас поспит прекрасно на ней. В общем, неловкости моего положения продолжались… мало того, что объедал старушку, так еще и занял ее постель.

Потом так же прошло еще два дня — ел ту еду, которой не пробовал несколько лет, пил травки, менял повязку на руке, а все остальное время спал. И только к третьему вечеру понял, что бабка похоже опаивает меня — ну, не может взрослый человек так спать — сурком несколько суток!

И когда меня в очередной раз стали кормить, взбунтовался.

— Не буду больше ничего пить, и есть, тоже не буду! Это все ваши травки, Алена Агаповна — я столько в жизни не спал! Даже после ранений, как приходил в себя, так вскоре начинал жить, как положено нормальному мужчине… ну, возможно, если только днем на пару часиков придремывал, и то, по режиму для всех обязательному. Так что, давайте, отправляйте меня домой!

— Эка тебя разобрало, — вроде даже удивилась женщина, — так не буду давать тебе сонную траву, раз так уж не хочешь. Поправляешься ты хорошо… но вот домой тебе еще рано, — под конец припечатала она, несвойственным ей твердым тоном, — Давай вот, поешь. Я жидкой кашки тебе на молоке наварила.

— Алена Агаповна, я не буду ничего есть, вдруг вы туда чего под…

— Я старый человек, Коля. А потому раз сказала, что не будет сонной травы, то и обманом поить не стану, — укоризненно попеняли мне.

Я осознал — кашу съел, да и травки все выпил. Но действительно, в сон не сморило меня, и я провел вечер, перебирая старые газеты довоенных времен. События, упомянутые в них, нынче казались почти не реальными, как будто пришедшими из другой какой-то жизни, и почему-то, немного даже раздражали. Так что, правда, может лучше бы продолжал спать, как сурок?

А ночью мы проснулись от лая Барбоски. Пес под окном заходился рыком и рвался с цепи. Я приподнялся, и даже сумел сесть, но вот Алена Агаповна оказалась быстрей и вышла в комнату в накинутой прямо на рубаху шали и с зажженной керосинкой в руке.

— Лежи, наверно кто-то заболел. Ко мне так часто приходят, — махнула она мне рукой и вышла к уличным дверям в сени.

Потом послышались какие-то возгласы, шум, как будто кто в сапогах протопал, и в дверь за Аленой Агаповной вошла… Люба.

Одета она была странно. Я-то, привыкший видеть ее в добротной и красивой, чисто женской, одежде, был немало удивлен ее видом. В брезентовой грубой куртке, явно с чужого плеча, таких же простых штанах, и тех самых сапогах, что протопали по гулким доскам пола, она выглядела как-то несуразно. И главное, в руке она держала пистолет, при этом, еще и наставляя его на хозяйку дома.

— Ты, Агаповна, — жестко сказала Люба старой женщине, — иди в кухню и сиди там тихо, нам с Николаем следует поговорить. Лампу оставь здесь.

— Люба, прекрати, — прикрикнул уже я на нее, — как она там без света…

— Ничего, Коль, у меня там свечка есть, не волнуйся, — тихо сказала Алена Агаповна и скрылась за печью.

Я сел повыше, не желая представать перед Любой совсем уж лежачим больным.

— Ты зачем здесь? — спросил я и кивнул на пистолет в ее руках, — Тем более, с этим.

Она покрутила оружием перед собой… если я правильно понял при таком свете, то почему-то немецким Вальтером, наверное, из трофейных:

— А без этого я теперь никуда! — хмыкнула она, а потом приблизилась к постели и протянула руку к моему лицу.