Акционерное общество женщин

Таня пилила Андрея за поздние возвращения с работы, за то, что он опять напился, когда падающий от усталости и потребленного на неизбежной поздней рабочей «терке» вискаря, придя домой, не сразу мог выудить из пачки сигарету и просил сварить ему кофе покрепче. По выходным устраивала истерики за принесенную в жертву мужу жизнь, а по будням – за то, что он опять после обеда не ответил ни на один из ее восьми звонков…

Она рыдала, говоря, что по вине Андрея лишилась работы, что лучше бы тот сидел дома, а она бы работала, забыв, что ушла с должности с окладом в шестьдесят тысяч рублей. Утрата чувства реальности прогрессировала быстрее болезни Альцгеймера.

Андрей обрадовался было, что Таня стала ходить в World Class в Жуковке, плавать и играть в теннис. Немедленно нанял ей частного тренера, но Таня тут же влюбилась в него до одури столь всепоглощающей, что – несмотря на природный ум, на удивлявшую некогда друзей тонкость наблюдений – была не в состоянии понять, что у мальчика-тренера это чисто профессиональное. Атлетически сложенный самец кадрил каждую свою клиентку, ему было глубоко наплевать, сколько той лет – двадцать пять, пятьдесят или семьдесят, он просто предоставлял полный комплекс услуг.

Танька вбила себе в голову, что тренер страдает по ней и отдаться чувству ему мешает лишь разница в их социальном статусе. Она ненавидела тренера за вероломство, заставая его с масляными глазами в обществе другой его подопечной, двадцатилетней нимфы.

Таня уверяла себя, что тренер клеится к нимфе только ради того, чтобы причинить боль недоступной Тане. Она кляла подлеца-тренера с утра до вечера, но скоро сообразила, что это в корне неверно: в это время в доме нет слушателей. Куда удобнее проклинать подлеца с вечера до утра.

По ночам она рассказывала мужу, как плохо подлец ее тренирует, да еще рожу кривит при этом. За ее же деньги! А Андрею плевать на собственную жену, иначе он давно бы велел руководству клуба уволить этого хама. Андрей приходил с работы вымотанный, слушать ночные причитания ему было совсем не прикладно, и он то и дело стал жену затыкать и посылать куда подальше.

От обилия сыпавшихся на нее несчастий Таня стала прикладываться к бутылке… Когда Катя в середине своей лондонской жизни приехала к Андрею и Тане на дачу, ей предстала удручающая картина. Таня напивалась за обедом уже за супом, закатывала скандал, роняя слезы в шашлык, а потом от усталости отправлялась спать. Спала долго, выходила вечером с чувством смутного стыда за дневной дебош и с потребностью залить его алкоголем, бродила по дому, пытаясь отыскать спиртное, которое Андрей прятал от нее.

Когда же Катька уезжала, а Андрей отправлялся спать, Танька с облегчением от отсутствия посторонних глаз приходила в спальню для полнометражной ночной истерики. Однажды после очередного воскресного застолья, завершившегося как обычно скандалом, рыданиями и последующим отходом ко сну, Андрей, сидя с Катькой на террасе, произнес: «Она просто не выдержала испытания праздностью и деньгами…»

Были в мужском клубе, столь же виртуальном, как и женский, и относительно молодые члены. Платон Баронов, например, к сорока трем прочно забыл о своей первой жене, с которой развелся в тридцать. Забыл он и о сыне, которому было под двадцать. Яхты, кокс и молодые девочки, одна другой красивее, одна другой бессловеснее. Ни одна не приживалась дольше года, и в свете смеялись над народной приметой: если у очередной девицы появлялась умопомрачительно дорогая цацка, например платиновое колье от Cartier с желтыми бриллиантами, – это к расставанию… Когда Платону стукнуло сорок, хоровод бессловесных кукол сменился постоянной спутницей, Никой. Платон прожил с ней около трех лет, и все решили, что он остепенился. Но в итоге он выгнал и Нику.

Снова замелькали девочки на яхтах, снова на них ящиками завозился «Dom Perignon», снова появился кокс – как неизбежная уступка сидящим на кокс-шампанских диетах моделям.

Тем не менее Платон был полон самоуважения, не считал потерю Ники очередным провалом его души, не способной ничего и никому дать. Пустота, причем не вызванная жизненными напастями, а, так сказать, имманентно присущая, составляющая естество не только всех его подруг, но и самого Платона, полностью освобождала его от рефлексий, от маеты душевной. Они посещали его разве что с похмелья.

Он устраивал свои вакханалии на яхтах в дискретной малолюдности: лишь партнер, юрист Козленков, с бородкой клинышком, сопровождал его из лиц мужского пола в этих поездках. Баронов повторял: «Я не Прохоров-Куршевельский, перебирающий телок. Мне больше одной бабы не нужно. Просто Ника меня достала своими претензиями».

По возвращении из Мерано в выходные подруги нагрянули к Полине на дачу, чтобы, не отвлекаясь на процедуры и клизмы, довести до ума бизнес-план АОЖ «За Гранью», а главное – пополнить чрезмерно очистившиеся организмы шабли и кофе.